Сергей Круглов - Записи-1. Избранное из ФБ, 2014–2018

(Флоренский писал про то, что все изобретения человека – попытки восполнить неполноту его органов: зрения, осязания и проч.)

Подумалось…

Когда идёт речь, более ли любить Бога или кого-то ближнего (цитаты из НЗ можно не приводить, я их знаю, не про то речь…) – вспоминаю вопрос, задаваемый ребёнку: «А ты кого больше любишь, маму или папу?»

Вопрос совершенно бесовский.

– Где же был Бог, когда творилось непредставимое, когда евреев жгли в печи Холокоста?

– С ними в печи и был…

– В печи?!. Люди – сожгли Бога в печи?! Разве это может быть?

– Почему же нет… Люди в этом отношении изобретательны и неутомимы… Могут Бога унизить, предать, высмеять, могут гвоздями на кресте приколотить… могут и в печи сжечь.

– Так как же после этого – верить, как жить?

– Наверное, задаться другим вопросом, более, на мой взгляд, важным: сожгли-то сожгли – а вот сгорел Он там или нет?

Как Бог даст…

Вообще, всё в мире – настоящее – тайна, как ни крути.

И нашим прокрустовым ложам умозаключений не поддаётся… и это хорошо.

Виктор Петрович Астафьев, вспоминая о своей дружбе с Рубцовым, о неприкаянной жизни и трагической смерти поэта, рассказывал, как они с женой пытались Рубцова пригреть, остепенить, помочь…

Астафьев говорит с горечью, что, чтобы выжить, нужна бы была Рубцову такая жена, как астафьевская Марья…

И слова дальше: «Да не у каждого жена Марья, а кому Бог даст».

Как важна – семья.

Радость и полнота бытия в семье.

Как никогда, понимаешь это, слушая Баха.

Не удержусь – поделюсь рассказанным в комментарии:

« У моей девятилетней Ани Бах – любимый композитор. Когда я спросила, не тяжело ли для девяти-то лет, ребёнок невозмутимо ответил: „Мама, у Баха было 17 детей, он сочинял музыку, понятную детям!“ И я замолкла».

– Где наша не пропадала?!

– Да везде пропадала…

(Однако, смотри ж ты, опять выползла… не пропала, знать. Ай да наша!…)

По поводу «пропадала» – вспомнил, опять же, свою бабушку…

«Пропасть» значило у неё ещё – «испортиться». «Не ешь простоквашу, она пропала». Производным от сего было «пропастина». Пытаюсь погладить бродячую какую-то собаку: «Тьфу, гладит его!… У его страм! Он бегает жрёт всякую пропастину, а ты его гладишь…».

Иногда «пропастина» означала – «смерть, умирание»: «Ох, поясницу ломит как… видно, перед пропастиной…»

Вчера на вокзале ко мне подошёл бомж, попросил мелочи. Я дал. Он возрадовался и поблагодарил так: «От души, мужик… Ты хоть и бородатый, но вижу, что не хипстер…»

Вот ведь какое слово знает человек без определённого места жительства.

И какие наблюдения за современностью имеет.

( – Мужик, дай мелочи…

– Опасно… дьявол скрывается в мелочах…)

Вот мы тут недавно говорили про хипстеров… Дорогие мои, если кто вздыхает «ничто не вечно под луной», так должен знать, что под луной нет ничего не только вечного, но и мало-мальски нового.

Дембельская мода!… вот уж хипстерство во всей своей красе и широте.

Каким боком я прикоснулся к сему? – тем боком, что, служа в 1985—87 годах на БАМе, в ж.д войсках, второй год службы я был художник в клубе, в Тынде.

А что такое в желдорбате (да и во всех прочих регулярных частях Советской Армии) – художник в клубе? Думаете, это только богомаз, худо-бедно малюющий плакаты, нетвойне, показателичасти и прочую наглядную агитацию?

Как бы не так.

Вышеозначенное – это днём, это для политотдела (поклон вам через века, кстати, начальник клуба товарищ майор Сохатский, мой непосредственный начальник… вы многому меня научили, вы дали мне в дощатом тындинском клубе приют – возможность не ходить жить в роту, это такая привилегия – ну, а то, что вы перед моим дембелем выкрали у меня из стола и уничтожили мою обширную переписку с друзьями и несколько тетрадей дневников – так Бог вам судья… там, я ж вам говорил, не было ничего про расположение части и проч., чем мог бы воспользоваться предполагаемый враг, там была совершенно неуставная шняга про Томаса Манна, Гёте, Моцарта, любовь и поэзию… ну, на всё воля Божия, товарищ майор. Я сейчас, верите ли, очень тепло вспоминаю вас, смешного суетливого человека, обременённого семьёй и заботами, похожего как две капли воды на Луиса Бунюэля, такого же темперамента, как его киноперсонажи… словом, проехали).

Так вот.

Художник в клубе – это не баран чихнул. Он ещё и выразитель всех затаённых чаяний кирзового человечества; это мало что «э, чоткий девочка рисовай, да?», это ещё и законодатель мод Юдашкин в части сей, это высшая инстанция в области законодательства как мод, так и нравов и ещё более высоких нюансов бытия солдаческаго; это демиург – но демиург, имеющий конечно же и мозги, и если и нарушающий в чём-то вековечный канон армейского искусства, то имеющий и харизму доказать, что созданное им «хорошо для пищи, и что оно приятно для глаз и вожделенно»…