Михаил Дунаев - Кровь на бумагах. Наперегонки

Прения шли еще очень долго, но все же…

Часы отбивали ритм неспешной жизни. Неспешной и вынужденно аскетичной – и тут военная аскеза накладывалась на общеевропейскую бедность и послевоенную разруху.

Часы эти венчали своей полированной скромностью кабинет коменданта базы снабжения Объединенного контингента войск где-то у забытой Богом немецкой деревушки, ставшей пограничным пунктом между Германской Республикой и Восточно-Европейской Социалистической республикой. По обе стороны этого фронтира говорили на одном и том же языке – немецком.

Деревушка оживала каждый раз, когда на этом полустанке останавливался международный экспресс до Москвы или до Варшавы. Поезд в этом случае стоял по полдня на проверке документов, и бойкие торговки продавали холодное пильзеньское пиво, газеты двух граничащих стран и контрабандные сигареты за инвалюту.

И хоть деревушка носила немецкое название, пограничники говорили по-польски. Пограничников этих, в государстве к востоку от полосатого столба, набирали из поляков, а немцы наслаждались положением узников. Во всяком случае, так ситуация виделась подполковнику Холтоффу, в чьём кабинете и стояли часы, заунывно отбивавшие ритм службы военного бюрократа.

***

Стук в дверь разбавил ритм часов. Холтофф не спешил сказать ритуальное «Войдите». Об этом его должны были попросить. На немецком или на польском. Постучались во второй раз

Холтофф откашлялся, надел очки в роговой оправе, и, уставившись в дверь (этот взгляд, как ему казалось, производит на входящего некоторое впечатление) сказал с нарочитой властностью:

– Войдите.

Дверь открылась медленно, и вошли двое: – сперва старший лейтенант, а за ним генерал. Старший лейтенант Борзиг был одновременно и посыльным, и переводчиком для Холтоффа.

Борзиг щёлкнул каблуками и представил гостя:

– Генерал-майор Францишек Томчак.

Подполковник встал, не спеша оправил мундир и прошёл через весь кабинет, дабы пожать руку гостю. Переговоры с поляками он предпочитал вести стоя – вроде бы и демократично, а гости чувствуют себя не на своём месте. Вся служба Холтоффа состояла из таких мелких хитростей.

– И что же угодно генерал-майору? – с улыбкой спросил подполковник, отчаянно налегая на ладонь поляка.

Поляк зашипел, и с неловкой улыбкой встряхивал правую ладонь. После того, как он услышал вопрос, обращенный к нему, он дал развёрнутый ответ, извлекая из внутреннего кармана бумагу с печатью:

– Товрищ Холтофф, он из Восьмой мотострелковой. Просит бензина.

– Я ему не бензоколонка. Сколько он просит? – спросил, не переставая улыбаться, подполковник.

– Сто пятьдесят тонн.

– Мы не дадим ему ни капли, – сказал он и кивнул генерал-майору.

– У него бумага из отдела снабжения Генштаба.

Подполковник проворчал: «А в старину он назывался квартирмейстером.» – после чего взял этот документ, и, глянув на шапку, сказал:

– Мы спасены. Документ не переведён на немецкий язык, и я имею все основания ему отказать.

Старший лейтенант промолчал с секунду, и бросив взгляд на ожидавшего положительного ответа поляка, проронил сквозь зубы:

– Вы разводите бюрократию. А он, а дивизия?

С лица поляка сошла улыбка, после того как он услышал эти слова. Не нужно знать немецкого, чтобы уяснить смысл слов «бюрократия» и «дивизия»

– Секунду. У меня есть отчёт. Он на немецком. Понимаете?

– Да, товарищ подполковник.

Холтофф быстро прошёл к столу, вытащил из открытого ящичка заготовленный «пессимистический отчёт», в котором говорилось, что наличный запас на базе составляет 200 тонн «железного запаса», а пополнение ожидается только через неделю.

– Отдайте ему с сострадательной миной. Посоветуйте расположиться на постой километрах так… в сорока. Зайдёте потом и я вам кое-что покажу.

После чего он уселся за стол с видом, как будто читает толстенный отчёт. На самом деле в папке с кожаными обложками и золотым тиснёным гербом Восточно-Европейской республики он прятал развлекательное чтиво или кроссворды. Глаза, укрытые под массивными очками с роговой оправой приобрели задумчивость, подобающую и чтению отчёта, и разгадыванию кроссвордов. Он даже пытался нащупать карандаш на столе, отрешившись от насущных проблем с топливом и его потребителями, и чуть не спросил про тюрьму и площадь в Париже.

Наконец, дверь захлопнулась. Он мог спокойно найти карандаш, но кроссворд пришлось отложить. Он снял надоевший ему китель, оставшись в рубашке да брюках на подтяжках, и отправился к своему заму и доброму знакомому по прошедшей войне, которого он запросто хлопал по плечу и называл Фридрихом.