Михаил Арцыбашев - Кровь

К молодым помещикам Виноградовым, которые только прошлой осенью обвенчались и жили всю зиму в деревне, приехали гости: два брата Борисовы и писатель Гвоздев.

Старший Борисов был очень худощавый, близорукий и очень добрый человек лет тридцати. Волосы в бороде и на голове у него были очень светлые и жидкие. Звали его Николаем Андреевичем. Был он приват-доцентом университета.

Брата его, студента, все звали просто — Сергей, и все любили за здоровую красивую наружность, веселый ровный характер, остроумие и симпатичные убеждения.

Гвоздев, Алексей Петрович, был беллетрист, произведения которого очень ценились той частью публики, которая прежде всего требует от писателя симпатичной, искренней и доброй идеи. Одевался он по-русски и волосы стриг в кружок.

Все трое приехали в самом лучшем настроении духа, и с их приездом оживился весь дом. Не только господа, но и прислуга была рада приезду веселых и щедрых гостей. А особенно был доволен сам Виноградов: хотя он недавно женился и еще не пережил горячки наслаждения первыми счастливыми общениями с молодой, красивой и здоровой женой, но все-таки однообразие деревенской жизни и одной любви уже начинало тяготить его.

Когда земская бричка, запряженная парой крепких и круглых, с подвязанными мокрыми хвостами, лошадей, звеня и громыхая, подкатила к крыльцу виноградовского дома, там поднялись шум и беготня. Сам Виноградов, без пальто и шапки, в одной старой студенческой тужурке, которую дома носил потому, что она нравилась его жене, выскочил на крыльцо, улыбаясь с радостным и оживленным видом.

— Вот молодцы ребята, что приехали! — закричал он славным звучным голосом.

Гости, смеясь и отвечая на приветствия, вываливались на обе стороны брички, вытаскивая за собой привезенные ружья и патронташи. За ними выскочили и две прекрасные охотничьи собаки: темно-рыжий кудряво-мягкий сеттер Гвоздева, по кличке «Аякс», и крепкий стройный гордон [1] Гордон — шотландский сеттер черной масти, порода охотничьих собак. «Маркс», принадлежащий Сергею Борисову.

Подоспевшей работник Иван, весело скаля зубы, подхватил из брички два рогожных кулька и следом за господами втащил их в переднюю.

— Это что? — радостно спрашивал Виноградов, высоко поднимая брови.

Иван, все скаля зубы, отворотил уголок кулька и оттуда выглянули серебряные и красные горлышки бутылок. Гвоздев, снимавший пальто, приостановился и свободной рукой так выразительно щелкнул себя по воротнику, что все засмеялись.

— Ну, как я вам рад,— говорил Виноградов, блестя глазами и помогая то одному, то другому снимать пальто и крепко пожимая всем руки.

Со старшим Борисовым он даже поцеловался, так как они были давнишними и крепкими приятелями, товарищами по университету.

— Ну, мы, брат, больше тебя рады,— смеялся Борисов,— у нас там без тебя как-то все расклеилось… Все хандрят, скука смертная…

— Будто уж?— с удовольствием спросил Виноградов.

— Спроси их. Да и вообще, как посидишь в каменном мешке, так рад будешь на вольный воздух вырваться.

— А у нас тут чего-чего, а воздуху хоть объедайся,— смеясь говорил Виноградов.

— Уж мы видели, дорогой… благодать!..

Вышла в переднюю и сама хозяйка, молодая жена Виноградова.

Клавдия Николаевна была очень хрупкая и нежная блондинка маленького роста, с маленькими ножками и ручками. У нее были большие, невинные, светлые глаза, которые, вместе с мягкими вьющимися волосами, придавали ей вид ангела, что она знала и чем она гордилась; и потому она старалась быть всегда доброй и мягкой, оправдывая это сходство. Одета она была по моде, красиво, но просторно, чтобы не так был заметен округлившийся живот: она была беременна.

— Добро пожаловать, господа,— сказала она, радушно и со спокойным кокетством протягивая им обе руки.

— Не прогоните? — весело спросил Гвоздев, с удовольствием и так осторожно, точно она стеклянная, пожимая ей руку.

— Прогоню,— шутливо ответила она.

Муж перебил ее, беспокойно и поспешно кидаясь к ней.

— Уйди, уйди, Клава… дверь открыта…

Клавдия Николаевна, еще более красиво кокетничая, повела шутя головой, как это делают избалованные дети, но все-таки отступила назад в зал.

Она была очень счастлива своей беременностью и сама береглась, как могла, каждую минуту трепеща за своего будущего ребенка, который, как ей казалось, был так нежен и хрупок, что даже от повеявшего на нее ветра мог родиться мертвым или уродцем.