Михаил Арцыбашев - Кровь

— Ну, а все-таки?— настаивала Клавдия Николаевна.

Борисов не заставил себя просить. Ему было очень приятно говорить с хорошенькой хозяйкой.

— Вот в этой-то лиге и вся штука… Строгий немец обижает нас, бедных мужчин…

И, впадая, как и Сергей, в шутливый тон, Борисов продолжал дальше, представляя идею писателя в комичном виде.

А идея эта заключалась в том, что женщины должны были сделать первый шаг к достижению цели, образовав священный союз с обетом не выходить замуж за праздных мужчин.

— Фу, глупость!— воскликнул Виноградов.— Ведь женщины всегда были празднее мужчин.

— И при том это старо,— отозвалась Клавдия Николаевна,— это я еще девочкой у Фламмариона читала.

— Да, может, Фламмарион у него и украл.

— Не стоило красть,— небрежно заметил Гвоздев.

— Впрочем, у Фламмариона не так, — припомнила Клавдия Николаевна, — у него женщины дают обет не любить мужчин, носящих оружие.

— А, все равно, идея не без пикантности,— пошутил Виноградов.

— Вот я тебе дам пикантность, — погрозила ему Клавдия Николаевна.

— Он за идею потому, что для него она вполне безопасна,— шутил Сергей,— во-первых, женат, во-вторых целый день по имению мечется, а в третьих, наверное ни в жизнь за оружие не возьмется.

— Да, не возьмется,— а вчера целый день с ружьем возился.

— Так то для мирных целей, — защищался Виноградов.

— Если и охоту считать за ношение оружия, то мы все навыки рискуем остаться холостяками,— смеялся Борисов.

— И следовало бы,— кокетливо тряхнув головой, заявила Клавдия Николаевна,— убиваете бедных птичек.

— А оттого черствеете и теряете способность ценить своих нежных супруг,— дурашливо докончил Сергей.

Опять все засмеялись.

— Да, да,— отстаивала Клавдия Николаевна,— вы напрасно воображаете, что это пустяк… Помните, где-то сказано: не весте [5] Не весте — не ведаете. ни дня… или нет, не так,— засмеялась Клавдия Николаевна.

— Не весте: души ли людей пойдут вверх, а души скотов вниз,— перевирая текст писания, припомнил Гвоздев.

— Или…

— Совсем наоборот,— подсказал Сергей.

— Или души скотов пойдут вверх, а души людей…— продолжал Гвоздев, который почему-то думал, что писатель непременно должен знать священное писание.

— Вверх тормашками,— закончил Сергей.

— Шалопай,— ласково обозвал его Гвоздев.

Мужчины весело шутили и смеялись, но Клавдия Николаевна вдруг стала серьезной: мысль о душе животных показалась ей слишком унизительной для того, как ей думалось, великого процесса, который совершался в ней самой.

Хотя мысль эта была высказана вскользь, будто очевидная нелепица, но все-таки произвела на нее впечатление. Она часто видела беременных домашних животных, но ей и в голову не приходило сопоставление. Собственная беременность, вызывавшая такие заботы у окружающих ее людей, была в ее сознании чем-то неизмеримо важным, полным глубокого и сокровенного смысла, почти чудом. То, что в животных не вызывало в ней ничего кроме брезгливого хозяйственного внимания, в ней самой казалось единственным смыслом и целью всего живущего. И это различие, по ее понятиям, было так естественно, что вопрос:— почему так, а не иначе?— никогда не приходил ей в голову. Он не приходил в голову и почти всем другим людям. И вот эта случайная мысль задела ее, почти как святотатство и личное оскорбление. Ей инстинктивно захотелось высказать что-нибудь уничтожающее эту мысль и возвышающее ее самое. Но она не могла найти ничего.

Разговор перешел на мелочи городской жизни. Потом все стали просить Сергея спеть, и он спел славным звучным баритоном, под аккомпанемент Виноградова:

В передней сейчас же столпилась вся виноградовская прислуга, с Пашкой кухаркиным во главе.

Сергей пел очень хорошо. Пел он и грустные и веселые песни, запел даже какую-то фабричную песню и, наконец, пустился плясать под неудержимый общий хохот.

Вечер до ужина прошел весело и непринужденно. Когда Сергей устал, заспорили о современной музыке и, хотя все они могли прожить без музыки всю жизнь, спорили очень горячо и серьезно. Клавдия Николаевна с интересом прислушивалась к их спору, но под конец утомилась, потеряла нить разговора и стала думать о том, о чем теперь постоянно думала: о своем ребенке. Ей казалось, что это будет непременно мальчик и непременно похожий, как две капли воды, на ее мужа. И она чувствовала прилив умиленной нежности к мужу и влажными глазами следила за ним, за его красивым лицом, оживленным от спора, и за всей его статной, сильной фигурой.