Михаил Арцыбашев: Кровь

На крыльце дома стояла Акулина и, зевая, крестила рот.

— Чего копаешься, черт, — крикнула она на Ивана.— Пашка, подь, подсоби…

Пашка, заспанный и взлохмаченный, сердито скрипнул дверью кухни и, поеживаясь от холода, вышел на крыльцо.

В capaе было темно. Земля в нем была твердая, убитая и вонючая, потому что чаще, чем раз в неделю, Иван убивал здесь животных для господского и людского стола.

— Держи, — сказал Пашке Иван, доставая из старых яслей топор.

Пашка перехватил барашка за рога и, чтобы он не рвался, стал его гладить. Но барашек и не думал рваться; он чувствовал себя прекрасно, как всякое здоровое и не голодное животное, весело крутил хвостиком, тянулся мягкими, теплыми губами к Пашкиным рукам и даже попробовал пожевать подол Пашкиной рубахи.

— Ты его промеж ног-то, — сказал Пашке Иван.

Пашка послушался и оседлал барашка коленями. Тому это сначала не понравилось, но Пашка погладил его и он успокоился и стоял неподвижно, широко расставив ножки. Иван зашел с боку, изловчился, коротко и страшно сильно размахнулся и изо всей силы ударил барашка обухом по голове. У барашка глаза почти выскочили из орбит; заливаясь кровью, он рванулся и упал сначала на колени, а потом на бок. Иван бросил топор, вынул нож и, загнув барашку голову, стал резать ему горло, водя ножом взад и вперед. Тогда барашек судорожно забился и начал рваться. Пашка держал его изо всех сил за ноги, а Иван наступил коленом так, что ребра затрещали. Но все-таки им было трудно удержать бьющегося за свою жизнь барашка. Он поминутно вырывался, брыкаясь и дергаясь, с диким ужасом в прекрасных, еще живых глазах. Густая, теплая кровь лилась из перерезанного горла струей, и оттого Пашка и Иван в один миг перепачкались с ног до головы. Но это их нисколько не смущало.

Наконец барашек перестал биться, затих и только его судорожно сведенные ножки дрожали мелкой-мелкой дрожью. Глаза его уже потускнели и остановились в неестественном, непонятном положении. Иван сейчас же стал снимать с него шкуру, а Пашка стоял возле и смотрнл. Оба были заняты своими мыслями и вовсе не думали о том, что делали. Пашка, ковыряя в носу, соображал, как бы выпросить у матери пятак. А Иван думал о своих делах и время от времени ожесточенно ругался.

На дворе уже было совсем утро.

Мимо сарая, топоча ногами, с веселым радостным блеянием прошло стадо. Воробьи неистово чирикали и тучами носились с гумна на сараи и обратно. Слышались громкие голоса, скрипели ворота. .

Все звуки казались какими-то особенно звучными и сильными, а омытые росой и крыши, и земля, и деревья, даже люди и животные казались юными, чистыми и радостными. Все блестело, сверкало, переливалось тысячами красок, двигалось, звучало и жило полной, могучей и прекрасной жизнью. Нигде не было ни одного темного пятна, даже тени казались удивительно легкими и прозрачными. Только у сарая, на железном крюке, вбитом в стену, висело что-то сине-багровое, сальное, безобразное и неподвижное, и с него тихо капала холодная мертвая кровь.

Клавдия Николаевна встала около девяти часов, а в десять разбудила мужа и послала Пашку будить гостей.

Еще свежие от умыванья и оживленные ожиданием предстоящего удовольствия охоты, мужчины собрались в столовой. Предполагалось идти сейчас же после чаю и побродить с ружьями до обеда. А после обеда гости должны были ехать на полустанок, чтобы поспеть к пассажирскому поезду.

— Напьемся чаю и — марш, — сказал Виноградов, блестя глазами.

Все они страстно любили охоту, а погода была так хороша и благоприятна, что лучшего удовольствия для них нельзя было и придумать. А потому они торопились пить чай, обжигаясь кипятком и забывая о булках и варенье, которые тщетно подвигала к ним Клавдия Николаевна.

— Вы, точно мальчики, горите нетерпением,— ласково улыбаясь, говорила она.— И что вы такое находите в этой охоте?

— Ну, Клавдия Николаевна, вы этого не поймете. Чтобы понять всю прелесть охоты, надо самому быть охотником. Охота— это такая поэзия…

И с присущим ему мастерством описания, Гвоздев стал описывать ощущения охотника, и это вышло у него так хорошо и увлекательно, что даже Клавдии Николаевне показалось, будто нет ничего приятнее и интереснее, как бродить с ружьем и собакой по полям.

— А жаль, право, что я не мужчина, — слабо улыбаясь, сказала она.

— Благодарю покорно, — шутливо воскликнул Виноградов.

Все засмеялись, а Клавдия Николаевна притворно нахмурилась, но не выдержала и тоже расхохоталась.