Мария Солодилова - Театральная сказка. Книга рассказов

Я устала смотреть на лица, но пока моя память зряча, а в конце года мне выпишут первые очки и скажут, что такое бывает от радиации… От тех самых засекреченных взрывов пятидесятых годов…

От резкого толчка Кольку сбросило с маминых колен, зазвенели ложки в рюкзаках, высунулся серебристый колпачок термоса…

– Приехали, что ли?

Мужчины откидывают бортик и спрыгивают первыми, чтобы снизу принять на руки жен и детей.

С одной стороны – подсолнуховое поле, с другой – чахлый лесок. Кто-то отправляется на разведку, а я ухожу в желто-зеленые заросли и добываю себе холодный, мясистый круг нарисованного детского солнца… Вкус у семячек голодный, водянистый…

– Поехали! – кричат первые разведчики. – Ничего тут нет!

«Ничего» – это груздь в полведра, полбанки костяники, сыроежечная каша в полиэтиленовом пакетике…

Ураловские колеса мне по плечи, красные сапоги – в земле… В настоящей черной земле, а не в московской глине…

– Видно, год не грибной, – рассуждают в машине. Громыханье растревоженных ведер, сонное покачивание дырявого тента и снова решительный толчок – как удар в спину.

На этот раз – почти подмосковный лесок – трухлявые пни, сухая паутина мелких веток, колышущееся болото крапивы, тощей, как на пожарище… Я уже пью это крапивное болото, разгоняя сонную прессованную ряску – без листьев и метелок, но кровь из носа капает каждое утро, оставляя мне редкие передышки…

На привал расположились вокруг трех поваленных берез.

Из грибов здесь – престарелые сыроежки да поганки. Высохший, злобный, как жилистый старик, охраняет свое царство царь-Репей почти трехметрового роста. Его мертвые красные головки хищно г л я д я т во все стороны, как черепа с угольями на частоколе бабы-Яги…

До него – не более метра, присаживаться страшно – он сейчас вцепится, убьет, высосет всю кровь… Я знаю, что если присяду, почувствую его жуткий взгляд спиной. Нет-нет, я не боюсь, просто на березе сидеть низко и я вредничаю – ищу, тут же был пенечек… Еще не все расселись. Кто-то, словно угадав мою мысль, подходит к великану и уваливает Репей одним ударом ноги, но я чувствую, что он сейчас откачнется назад, грозя распрямиться. Он еще силен, и тем страшнее эта нежить, цепляющаяся за жизнь… Треск и упругий звон лопающихся жил. Третий удар ноги перебивает ему позвоночник. Он все еще помнит, что его убили, убили, неуклюже шевелится и вдруг вытягивается в струнку, впрыскивая в землю из ослабевших когтистых головок злое семя своей ужасной мести… А к нему уже спешат с лопатой, выковыривая из земли его белое, иссохшее сердце…

– Для волос хорошо – репейным корнем мыться, – объясняют мне.

Я все еще стою. Ужас не отпускает меня. Я вижу кладбище, утонувшее в низине высохшего болота с пружинной, будто отталкивающей для ночных полетов землей… Там роты, батальоны, полки этого нечистого костлявого воинства, много выше человеческого роста… Туда через полтора десятка лет положат бабушку с дедом…

Шаньги, пироги с клюквой, пирожки с рисом и яйцами, сыр с хлебом… Крахмальная, рассыпающаяся, как свежий хлеб под ножом, прохладная мякоть уральской наливной… Москвичи не верят, что яблоки размером с хорошую сливу могут быть такими сладкими… Не верят, пока не попробуют… Удивляются потом: «А что, больше не растут?»

О грозе напоминает тонкая алюминиевая фольга, еще теплая от пирогов, о длинных гвоздях дождя и ржавых ребрах ракушек, которые я увижу в Москве через много лет… Вот уже зажурчала приторно-сладкая кофейная струйка и сахарная тропка отражается в зеркальном тоннеле термоса. Кто-то разливает детям какао в подставленные крышечки из ведерного клетчатого термоса. Густой осадок дымится на ветру.

– Как бы не прохватило поясницу – земля-то уже холодная…

– Ну вот, перекусили, теперь можно дальше…

– Грибы от нас сегодня прячутся…

– Места надо знать…

– Так Володя говорил, что знает, а вон куда завез…

Комары роятся над головами серым нимбом. Примятая трава нехотя распрямляется. С каждой крошки на газету стекает лужица тени, чаинки кружатся и долго еще ложатся на пластмассовое, будто бы песчаное дно…

Солнце стоит уже высоко. Мы едем дальше, хлопая на ветру квадратными парусами брезента… Отяжелевшая голова клонится то в одну, то в другую сторону, в животе булькает кофе, хочется спать…

Третий раз останавливаемся на солнечной полянке. Чьи-то коричневые, заскорузлые руки подхватывают меня и ставят на землю.