Дмитрий Королёв - Беседы с Жоржем

– А что, ведь Тутта – это совсем не плохо. – Произнёс Жорж и процитировал Яна Экхольма: – Исключительное существо из самой добропорядочной семьи на свете.

– Позвольте, так вы изволите спорить с опасностью уменьшения уникальности во всём?

– Коллега, вы всё ещё не до конца прониклись сутью противоречивости, вытекающей из сложности жизни вообще и деятельности разума в частности, лежащей в основе человеческого общества. С одной стороны, человечество существует как процесс преобразования энергии в упорядоченность, в усложнение собственной структуры и окружающего мира. Поэтому, кстати, слияние социумов в единое человечество попросту невозможно.

– Да-да, – кивнул я, – на этот счёт интересно рассуждал Пригожин, 15 15 В 1977 г. бельгийскому учёному Пригожину была присуждена Нобелевская премия по химии «за работы по термодинамике необратимых процессов, особенно за теорию диссипативных структур». а Тьюринг предлагал рассматривать самоорганизующиеся системы как диссипативные, синергетически…

– Не перебивайте. Человечество, как структурогенная среда, основывается в свою очередь на гомеобоксах, то есть рассеянных среди людей социогенах, благодаря которым из однородной группы людей появляется и административно-командная пирамида, и всяческие клубы по интересам, и культурно обособленные образования, и всё такое прочее.

«Любопытно, – подумал я, пока Жорж проговаривал свою мысль, – проходящие мимо горожане едва ли думают о себе как о части человечества. Быть и осознавать – несколько разные вещи». Прохожие слышали, но не обращали внимания на нашу беседу. Жорж продолжал:

– Эти самые люди, с другой стороны, должны как-то общаться между собой, владеть общим метаязыком, позволяющим осуществлять как индивидуальное, так и межкультурное взаимодействие. Существует такое понятие как университет – это своего рода фабрика толкователей смыслов. Ведь если люди не поймут друг друга, то одна клетка мегаорганизма элементарным образом съест другую, более слабую клетку – именно это мы и наблюдали так ярко в эпоху колонизации Америки, да и всю историю человечества.

– Интересно у вас получается: вы хотите сказать, что можно всех одеть в униформу, выучить одному языку, выделить ячейку в сотах улья – и всё равно общество не утратит гибкости. – Жорж неопределённо повёл бровями и, давно держа в руке сигарету, полез в карман пальто за зажигалкой. Огонёк долго не хотел разжигать взмокший от сырости табак, однако человек организует материю, и в конце концов Жорж победил. – Улей, говорите? – улыбнулся он. – Не самый плохой пример; он так напоминает военную организацию… Пчёлы, такие одинаковые с виду, имеют чёткую специализацию: есть у них и разведчики, и сборщики мёда. Так что одно другому не мешает: полосатая спецодежда, аскетические камеры для тружеников – и наилучший среди прочих обитателей планеты результат по сборке мёда. Вот так-то. Что же касается индивидуализма, присущего западному обществу, то эта модель взаимоотношений в социуме, по мнению многих востоковедов, не то чтобы не эффективна… до поры до времени мы наблюдаем очевидные достижения… не – западное общество основной массой человечества воспринимается как нездоровое. Оно – как организм, клетки которого пожирают слабейших. – Я озадачился парадоксом. Мой собеседник уж точно давно не замечал ни мчащихся автомобилей, ни прохожих, которые если и имели какие-либо хищнические виды на окружающих, то вполне скрывали их за беспечным выражением прогулочных лиц. Я заметил: – И, в то же время, вы утверждаете, что, даже будучи одинаковыми, обезличенными, люди всё равно сорганизуются в разнородные сообщества.

– Ну да, – наполняя дымом влажный воздух, ответствовал г-н Павленко, – ведь и пчёлы не живут в одном улье, и мёд собирают разный. – Я не унимался: – И всё же, мне не до конца понятно, как же возможно соединить два противоречивых подхода: есть нужда в обществе, монолитном по содержанию, но разделённом по форме. Не представляю, как такое возможно. – Г-н Павленко заметил перед собой под тонким слоем талой воды пятак, неторопливо подобрал его и предпочёл дискуссию закрыть: – Правильно мыслите, – сказал он. – Мощь и слабость синергетики в частности и математики вообще – в их ориентации на описание конкретных моделей мира, при этом задача понимания получаемых конструкций всецело возлагается на человека. И когда, вооружась математическими методами, мы берёмся описывать человеческое сообщество, то с удивлением обнаруживаем два занятных момента. Во-первых, кое-какие измерители для собственного удобства люди и так уже давно выдумали – это человеко-часы, лошадиные силы, деньги, наконец. Во-вторых, наиболее точно описать можно сообщество, представляющее исторический труп – ведь иначе организм развивается, живёт, а значит меняется. Только закончишь портрет эпохи наподобие «Войны и мира» или «Капитала», пройдёт немного времени – и всё уже несколько не так.