Дмитрий Королёв - Вторая книга

И если охраннику, лишённому эмоций в силу профессиональной нецелесообразности, во сне обычно виделось примерно то же, что и во время бодрствования – те же комнаты и автомобили, – то Андрею по утрам часто приходилось говорить себе: «Надо же, какая муть, приснится же такое». На этот раз, держа в руке длинную железную палку и используя её в качестве опоры, он понял, что стоит среди своих товарищей, вооружённых такими же городошными битами, а навстречу им движется молчаливая группа лиц с битами от бейсбола. Вид приближающихся показался бы довольно забавным всякому мозговеду, случайно заглянувшему в сей беспокойный сон: десяток плотно сбитых и неторопливых порождений зла, наделённых различными, но непременно безобразными очертаниями, сверкает глазами, скрипит зубами и топает ногами. Особую прелесть придаёт им то, что в каждом нетрудно обнаружить какое-то неуловимое сходство с большим боссом из дневного кабинета. Собрать бы, как фрагменты мозаики, все уши, носы и брови – получился бы обладатель начальственного кресла собственной персоной, только от угроз перешедший к делу. Но и так, если воинственные лица видны вполне отчётливо, ноги сотрясают землю, руки размахивают битами, то тела отчего-то ясно рассмотреть никак не удаётся; и вот, злонамеренное войско уже будто бы сливается в единый организм – большой, многоногий и многоголовый, многорукий и, как бы так выразиться, многобитый. Биты гудят в воздухе, враг надвигается с неотвратимостью паровоза, ряды защитников колеблются, что же делать? Сражаться. Окольцованные длинные палки требуют размаха, но ещё лучше, если бить ими сверху, по головам – и вот уже наша пехота вмиг превращается в кавалерию, и закованные в броню катафрактарии, будто соскочившие прямо с византийской гравюры, получив неожиданное преимущество в скорости манёвра, разъехались в стороны и стали окружать неприятеля. «Только справедливость!» – крикнул снящийся себе Андрей, воздух всколыхнулся, и городошные палки, обшитые сталью, звонко замельтешили в воздухе. Справедливость наступила в 3 часа ночи с небольшим – от боли в животе м-р Сикорский внезапно очнулся, сел на кровати, глянул на часы и, ловя остатки развеивающегося сна, сжал в руке невидимую палку и нанёс последний удар по затихающему врагу.

В. Ленинградцев одиноко сидел в своём закутке и тосковал вот уже полчаса. Тоненький глянцевый журнал на столе, всё это время открытый на предпоследней странице, поблёскивал под солнечными лучами, изредка проникавшими сквозь немытое окно; кофе, призванный вселять бодрость, безучастно остывал; дел было много, но браться за них решительно не хотелось.

По монитору ползает муха, в голову лезет всякая дребедень.

Понедельник, по логике вещей, должен быть самым плодотворным днём недели – ведь выходные для того и придуманы, чтобы люди могли отдохнуть и развеяться. Но посмотрите на этого человека – его лицо бессонно и устало. Ну же, господин Ленинградцев, чем, позвольте спросить, вы занимались и почему вашу разительную бледность не может скрыть даже слой неброского загара?.. Чем-чем… да ничем. Просто одни люди живут в материальном мире, стругают доски и строят дома, а другие думают. У них, у этих других, вместо рубанков и станков – умственные категории. Первым стоит только взяться за кирку и приняться долбить породу – вот они уже работают; перестанут махать киркой – отдыхают. А вторым что? И работы за наморщенным лбом не видно, и попробуй ещё сумей расслабиться, если переставать делать особенно-то и нечего. Трудишься – сидишь за столом, отдыхаешь – сидишь… Тоска, тоска.

Надо позвонить в банк, разобрать накопившиеся письма, но нет – безделье лишает воли, безволье лишает дела… вяло скрипишь креслом, пересматриваешь недавний сон. Будто бы, по обыкновению возвращаясь домой поздно, завернул, как обычно, к ночному магазинчику – а тут на дверях табличка, внутри ни души – закрыто. Люди набегают, тыкаются в двери, отбегают – негде хлебушка купить. Ну, и потопал бы домой, устроив желудку лечебное голодание, если бы не нашёлся добрый человек. Да вы его знаете – ну, ещё говорят, что он уникальный, честный политик, а это действительно редкость из ряда вон выходящая. Так вот, другой бы прошёл мимо, или, раз уж охота поговорить с народом, устроил бы так, чтобы к нему обращались не иначе как «ваше высокопревосходительство» или ещё выдумал что-нибудь свинское – у богатых свои причуды. Этот же дружески кивает и движется навстречу, будто дистанцию между ним и народом можно преодолеть при помощи нескольких шагов. Тут уж хочется, конечно же, пожать его мужественную руку, но политик, сделав почти незаметный знак совсем невидимым телохранителям, как бы отстраняется и показывает ладони, скороговоркой и про себя сказав что-то вроде «эти руки ничего не крали», улыбается и говорит: «А поехали, дорогой друг, на вокзал – там всю ночь что-нибудь интересное продают». – «И хлебушек?» – «Конечно; и хлебушек, и пирожки с ливером». Хороший человек плохого не посоветует; хлоп в ладоши, вот и вокзал. По сторонам – ряды витрин с булками и всякой сдобой, светящиеся изнутри слегка потрескивающим электрическим светом… это же просто Клондайк! Оказавшись внутри самого большого торгового зала, высокопоставленный господин, дождавшись, пока его компаньон откуда-то с самой нижней булочной полки достанет два ещё тёплых, мягких и хрустящих, восхитительных батона, заговорщицки подмигнул и, сделав каменное лицо, идёт, как ни в чём не бывало, прямиком на выход, заслоняя напарника широтой своего корпуса и у кассы задерживаясь лишь на миг. Не для того, чтобы рассчитаться, а чтобы пройти мимо, бочком. Вроде бы ничего ещё не произошло, а сердце начинает отбивать частый ритм, который почти сразу же превращается в бойкую мелодию; сзади слышатся крики, и дородные тётки начинают гнаться за нарушителями платёжного режима, по сторонам слышится дыханье спящих поездов, впереди – неизвестность. «Я знаю одно место, – на бегу, не останавливаясь, говорит уникальный политик, – где нас искать никто не будет: это Конотоп. – И, поправляя галстук, добавляет: – Поедем на электричках!» И, как по заказу, что не кажется таким уж невозможным, у перрона, готовый к отправке, стоит и гудит электропоезд, со взведёнными пантографами и со всеми признаками того, что этот гусеницеподобный механический организм на электрической тяге вот-вот оживёт и тронется с места. До раскрытых дверей остаётся несколько шагов, по сочленениям поезда прошла судорога, двери угрожающе зашипели; ещё немного, и они бы закрылись. Однако уникальный господин, как и всякий настоящий политик, умудрился проскользнуть. Привычным движением протянутой вперёд руки сдерживая съезжающиеся створки дверей, он приналёг на них всем своим авторитетом, и преграда подалась. Стоит ли говорить, что если пустить политика хотя бы на нижнюю ступеньку, он протащит за собой всю свою команду и займёт лучшие места. И не только займёт, но устроит там такой балаган, что… Команда состояла из одного человека с батонами. А охрана, видимо, сопровождала набирающую ход электричку на современных, весьма дорогих броневичках с затемнёнными окнами. И если о дальнейшей судьбе сновиденческих тёток ничего определённого сказать нельзя, то о Конотопе точно известно, что этот сонный городок против обыкновения довольно долго не мог погрузиться в беспамятство из-за грохота искрящейся электрички, кружившей по его улицам, нарушая всякие законы логики и правила дорожного движения. Не сон, а сказка.