Единственное слово, которого не было ни у кого, и которое все, тем не менее, знали, это «одиночество». Никто его не произносил. На это решался только Приман в разговоре с новоприбывшими, но тут же вытеснял его другими словами.
– Каждое слово – ключ к этому городу, – всегда повторял он. – Так одиночеству не будет тут места.
– А разве одиночество не слово? – вдруг спросил Солфил, и вокруг поднялся глухой шум.
– Он произнёс его!
– Солфил, – мягко обратился Приман, перекрывая тихий шум. – Не думай о нём. Все слова существуют, чтобы отличиться от него. Они существуют для этого. В одиночестве же пусто.
– Пустота?
– Конечно.
– Но разве и это не слово? – упорствовал Солфил, стараясь понять, открыть глаза перед знаниями.
– Солфил, – повторил Приман с прежней мягкостью, – Пустота, замкнутость, холод, темнота, страх, боль – слова. Но это ключи к одиночеству, а не к городу.
Ах! Я помню! Я чувствовал. Мне тогда вдруг стало холодно, больно, темно и страшно. И я не мог выбраться, словно вокруг больше не было ничего. Через эти ключи я оказался в одиночестве. Но новый ключ привел меня к городу! Вот только… что это был за ключ? Что я принёс с собой? Своё имя? Кажется, я придумал его на месте, сложил из осколков чего-то почти забытого, что слабо отзывалось эхом в темноте.
Приман посмотрел на притихшего Солфила, а затем произнёс серьёзно:
– Никогда не сомневайтесь ни в чём. Особенно не сомневайтесь в этом месте. Кэлестис портум соткан из ваших желаний в форме слов. Усомнитесь в своих желаниях – слова рухнут. И останется только одно бесполезное слово: «сожаление».
– Да… из одного слова квартал не построишь, – отозвался Инвентор, хотя он всегда не спешил к новым словам, а предпочитал комбинировать старые.
В его обители бесконечный лес колонн вместо узорных капителей венчали плотно прилегающие друг к другу вращающиеся крупные шестерни. Фонарь остался без шеста – коробки со светлым огоньком висели в воздухе. Шесты же, расставленные повсюду, служили длинными осями, вокруг которых крутились небольшие колёса – они плавно то опускались вниз, то взлетали к облакам. Сам Инвентор часто садился на них, поднимался на самую высокую точку обители, где смотрел сверху вниз на созданный им большой двигающийся механизм из множества предметов. Вокруг разных осей они вращались в бесконечном цикле. Все предметы очень точно подходили друг другу по форме. Если форма слова выглядела иначе, чем было нужно, Инвентор менял её под стать своей обители. Подобный крутящийся механизм можно увидеть, если заглянуть внутрь крупных часов, но то, что создала душа, было несравненно богаче. Солфил заметил, что Инвентор может любоваться своим творением значительные периоды вечности, не двигаясь с места и не отрывая взгляда, пока кто-нибудь к нему не зайдёт.
Солфил с не меньшим старанием строил свою обитель, тщательно выбирая и взвешивая каждое слово. Он хотел, как и все, наконец, закончить её и обрести покой. Но одно слово он так и не сумел встроить в общую картину обители. Это его собственное слово «воодушевление», которое он придумал в первом разговоре с Приманом. Так как Солфил придумал его сам, то не знал точно, как оно должно выглядеть. Словно не имело формы, как и те слова, что были запретны.
А вдруг это слово ещё один ключ к одиночеству, про который никто не знал? Не может быть! Оно отличается от него! В пустоте не было ничего подобного! Пусть я его не вижу, но я ощущаю, как оно переполняет меня! Это слово…
«Живое» – сказал бы Солфил, если бы понимал, что это значит.
Он решил спросить об этом у Примана. Ведь он знает много слов и стал первым, кто придал облик Кэлестис портуму. Возможно, он встречал нечто подобное.
Обитель Примана, куда пришел Солфил, оказалась самой большой и самой тесной, в каких он только бывал. Словно целый город мог здесь уместиться со всеми словами, какие только были известны, со всеми эпохами, какие могли пройти. Величественный храм с узорными капителями колоннад. Мощные столбы, подпирающие тяжелые крыши, которые венчают причудливые витки, вимперги, застывшие цветы и пальмовые листья. Стрельчатые арки и высокие башни, стремящиеся ввысь. Огромные окна соседствуют с контрастными пышно украшенными стенами и глухими крепостными строениями с узкими прорезями. Массивные многоэтажные высотки и терема, ледяные дворцы и каменные руины, легкие беседки и судна, замершие на облачной волне, колесницы и запустелые фонтаны, витые окаменевшие тропинки, теряющиеся в высоте.
Читать дальше