Таня Сербиянова - Гардемаринки

Пришлось признаваться, что маме сказать уже ничего не смогу. Вот так! А потом, когда она поднимает глаза, и за стеклами очков снова вижу этот внимательный и, как кажется, все тот же сочувственный взгляд, но теперь уже добрых глаз… А следом…

– Все! Годен. Поняла! Ну, не серчай, такое клише выдали. Надо было, конечно, не ставить, но для порядка, так нам сказали. Потому говорю тебе, состояние женского организма в норме! Следующую девочку, как выйдешь, сообщи, чтобы минутку подождала. Уяснила, красавица?

– Уяснила, поняла! – и я стрелой к выходу…

– А карту? Что, короткая девичья память? Давай, не разбрасывай документы военные! Все! До свидания, до свидания!

– Ну, как? – это меня уже обступили девчонки и спрашивают. – Она не сильно лютует? А что она говорит по поводу половой жизни? Что? Даже не спрашивала? А поскольку девчонки говорили, что она…

– Ах да, она же не спрашивала, потому что эта еще девочка…

А вторая, видно ее подружка, да такая намазанная и наглая.

– Да, что у нее спрашивать, она же еще не выделанная! – И меня, словно кипятком обдает от такого определения! Но как-то сдержалась пока, хотя вспыхнула…

И в этот раз, все же нашлась и успела сказать, что о ней думаю…

Чуть не подрались даже. Потому что я со своим определением в самую точку попала. Оттого и набросилась! И уже отходя от них, про себя подумала…

Ну, почему это так? Вот, сейчас я успела ответить, а в другой раз стою перед такими особами, словно дурочка. И только потом начинаю говорить себе как я ей, взяла бы да эдакое и так сказала, а еще и подобное… А у таковых как эта, слова градом так и сыплются на тебя, словно она их грязные, заранее приготовила и льет помоями, обливает грязью.

Вот же дура! Дура накрашенная. Хоть бы тебя там, на кресле, как следует….

Да что это? Видно, сказывается напряжение завершающего месяца. Да и после таких слов мне не хочется не то что слышать, а видеть ее. Хоть бы она завалилась, там у гинеколога! А ведь точно! Таких не берут в училище! Кому это порченные нужны? Никому! И к тому же матюгливые?

Но так оказалось, только так думала. Потому, когда спустя все вступительные экзамены с ней нос к носу столкнулась перед собеседованием, то даже оторопела.

– Ты? Ты чего тут делаешь?

– А ты?

– Я уже на собеседование. А ты?

– И я, как видишь!

– А как же…

– Медкомиссия? Прошла! А ты что же думала, что в семнадцать лет все такие же, как ты дурочки не…. – я, видимо, на нее посмотрела такими глазами, что она смягчилась в ответе, – …. как не целованные девочки?

– Может, познакомимся уже? Я Зойка!

– Маринка, – говорю и руку свою первой протянула.

А она оттолкнула, перехватила под локоть и к себе притянула. А потом внезапно поцеловала в щеку. Дура!

И вот надо же, судьба какая? Нас с ней вместе зачисляют и в один учебный взвод. К слову сказать, из всех десятков, а может быть сотен, нас только пятнадцать осталось. Вот ведь какой был конкурс! Это, пожалуй, мой самый важный в жизни.

Ну что скажете? Не так, что ли? Разве же не победительница стала? Неужто не мисс красоты? Ну, относительно красоты можно спорить, конечно же, а вот, относительно моей победы?

Так что домой шла, нет, летела, просто, словно победительница конкурса мисс-красоты. А что? Не красота, разве же?! Я ведь поступила! Ура! Так, кажется, надо кричать по-военному? И с радостью как заорала во все горло:

– Ура! Я поступила! Ура, ура, ура!

– Так! Кругом, правую ногу на носок ставь! – командует нами мичман.

– Богданова! Опять каблук стесан. Это не лодочки модельные, поняла? Дал бы наряд вне очереди, так ведь, не оценят, не поймут, – говорит с видимым сожалением.

– Кругом! Ну, что молчишь? Что мне с тобой делать?

А потом в сердцах, и так уже видим, что не раз он рукой махнул и отвернулся недовольный.

– Ну, что это за строй? Что это, я спрашиваю? А ну? Подравнять строй, носочки, носочки и грудь пятого человека… командует нам по привычке, и тут же… – Ну, матерь вашу! Все! Уйду к чертовой матери! Разве же это строй? Это… Бардак какой-то! Одни вулканы торчат. Вы хоть понимаете, какой красивый строй военный? Ну? Что молчите? – спрашивает, но не желает услышать ответа и тут же.

– А ну? Разговорчики в строю! На… а… пра..а… во! Ша… а… гом марш!

И пока мы гуськом шагаем, но стараемся, слышу, как он рядом, наш мичман, идет и цедит сквозь зубы.

– Все! Не могу больше. Это же надругательство какое-то, разве же так можно?

А что за издевательство? Почему это? Ведь мы же так стараемся! К тому же все время вижу, как пялятся и усмехаются мальчишки, курсанты, кто из окон решили повылазить, глядя на маневры и эволюции наши на плацу перед казармой. Простите, перед кубриком… Да еще кричат, подзуживают нас. А, может, и не нас вовсе, а нашего мичмана? Но мы делаем вид, хотя все прекрасно слышим…