Валерий Тимофеев - БорисЪ

– Жалко, ожидание не было бы таким тоскливым, – сокрушаюсь.

Убивая время, копаюсь в блокноте.

Карандаш, бумага, никто не дергает. Очередной раз удивляюсь себе – какие хорошие мысли бывают иногда в моей голове. Аж похвалить себя хочется. Ну надо же! И это я записал!

– Чего бы и не поработать? – цепляюсь за красивую фразу, и уже зуд в одном месте, и карандаш сам в руку прыгает

Липнут глаза, легкое головокружение качает меня по волнам.

Накурился лишнего?

Или от голода это?

– Отдохну чуток, потом и поработаю.

Я оттолкнул блокнот и карандаш на край стола, положил на скрещенные ладони шапку, и, устроив на ней плывущую голову, уснул.

4

Душераздирающий крик вырвал меня из забытья.

Словно с человека по живому сдирают кожу.

В полной темноте я попытался вскочить с табурета, совсем забыв, что он замурован в пол, и едва не завалился за спину. Кое-как восстановил равновесие и чисто интуитивно, на цыпочках подбежал к запертой двери. Казалось, не нити страшного крика, а целые жгуты исходят от железа, просачиваясь в несколько слабых полосок коридорного света.

Чужие вопли боли рождались за ближней стенкой, в соседней комнате, они, заполнив все воздушное пространство, проникали и в меня, и меня начало выворачивать наизнанку, и непременно стошнило бы, если бы было чем.

Что есть силы я заколотил в прогибающуюся под моими пинками дверь.

Крик прервался, и страшная звенящая тишина обрушилась на меня сдавливающей тяжестью. Уже занесенная для очередного удара нога замерла, и я чуть не упал, потеряв равновесие.

Мне почему-то почудилось, что сейчас придут ко мне, и уже не чужой, а мой голос будет висеть страшным проклятием в черноте липкого воздуха.

Я, как застуканный на горячем школьник, осторожными шагами, вспоминая расположение предметов вокруг себя, прокрался к шконке и лег на нижнюю полку, свернувшись калачиком.

– Только бы не пришли… только бы не пришли, – шептал я молитвой, покрываясь холодным потом.

Когда шум за стеной возобновился, я даже немного обрадовался.

– Пум-пум, пум-пум, – доносились глухие удары во что-то мягкое.

– Ох-оох, ох-оох, – запоздало отвечал на удары неизвестный.

Это походило не на избиение, а на работу парового молота, – монотонно, с одинаковой глубиной хода поршня и расчетной силой.

– Неужели такое можно вытерпеть? – подумалось мне. И тут же успокоительно догналось: – Это не я… это не меня пытают. Там враги! а я? какой я враг? Я же не враг! Меня незачем так тиранить.

И тут я обратил внимание на окно.

За его маленьким прямоугольником было темно.

Очень темно.

Ныне, вообще-то, последняя из самых длинных ночей в году, а небо было сплошняком укрыто низкими тучами. Так что вполне может быть и шесть часов вечера, и глубокая полночь.

Почему-то именно сейчас очень важным показалось знать, который теперь час. Сколько я спал? Может, ко мне уже приходили и, видя, что я сплю, не стали беспокоить?

Часы! У меня же есть часы!

Вспыхнувшая спичка повергла меня в уныние.

Четверть девятого.

Любой начальник давно дома. И я, опоздав на встречу на каких-то два часа, наказан еще большим ожиданием. Наказан и своей поездкой в область, и пропущенными встречами. Наказан обедом, кружкой пива, покоем и вот этим вот жутким воплем.

Вскрики, стоны и удары враз стихли.

По коридору зашаркали чьи-то сапоги. Я метнулся на их звук.

– Эй! – негромко поскреб я холодное железо. – Вы забыли про меня?

Спросил и тут же, испугавшись своей смелости, затаился, прислушиваясь.

Никакой реакции.

Но шаги гуляют рядом.

И тогда я, набрав побольше воздуха в грудь, ударил кулаком и повторил свой вопрос.

– Вы забыли про меня?

– Пахом! – услышал я хриплое покряхтывание совсем рядом из коридора.

– Чевось? – донеслось гулко.

– Кто у тебя в четвертой камере? – тот же покряхтывающий голос и удаляющиеся шаги.

Сердце мое вспрыгнуло и остановилось.

Что-то ответили тише первого раза, – мне из-за двери не разобрать, даже прислонившись ухом к щёлке.

Через пару минут зашкрябало по железу: маленькое окошко в середине двери откинулось, на образовавшийся столик поставили кружку, накрытую изогнувшимся лодочкой куском хлеба.

Я, полуприсев, попытался заглянуть в образовавшуюся дыру на живого человека.

– Быстро взял! – рявкнул обнаженный по пояс коренастый мужичок с кровавыми набрызгами по животу и по волосатым рукам, и начал закрывать амбразуру.

Кружка заскользила по наклонной поверхности, хлеб свалился и, кувыркнувшись, сухо упал на пол.