Елена Чиркова - Оставьте ангелов без работы

Туман преградил мне путь. Он был такой густой и близкий, что хотелось сдернуть его, как висящую на веревке, прямо перед носом, белую простыню, и идти дальше.

Мне было хорошо идти сквозь туман. Торжественно и страшно.

Так, шаг за шагом – я оказалась на ферме. Оглянулась вокруг – Козыря в поле зрения не наблюдалось.

Я вошла в «Красный уголок», чтобы надеть черный рабочий халат и резиновые сапоги. Без этой одежки на ферме – никуда.

Тут мое внимание привлекла холщевая сумка Козыря. Она лежала на столе. Такие обычно носят, перекидывая их через плечо. Сумка оказалась открытой и из нее торчали какие-то цветные картинки.

Я протянула руку.

Козырь слыл в Бараке таинственным человеком. Про него в селе болтали разное. Дескать, парню двадцать с лишним лет, а ни разу ни с одной девушкой даже за ручку не держался. Рассказывали, что его слепой дед с самим чертом якшается. А с родителями Козыря случилась такая душераздирающая трагедия, что даже громогласные Бараковцы говорят о ней почтительно понизив голос.

Короче, Козырь завораживал.

Его сумка лежала с разинутой «пастью». Я не удержалась. Сунула руку «в пасть».

Я вытянула из холщевого нутра ворох открыток с изображением городов: Софии, Стамбула, Вены. Открытки были старые. Замызганные.

«Че он их таскает? – Перебирая Козыреву коллекцию, думала я. – Делать ему больше нечего?».

Одна из открыток все же показалась мне любопытной. Она отличалась от других. На ней изображался, болгарский городок Несерб, а как иллюстрация к нему – вертел над огнем с нанизанным на него молочным поросенком. На обратной стороне открытки был напечатан рецепт приготовления этого самого поросенка.

А кулинарные рецепты моя страсть! Я начала читать.

Но тут резко вспомнила: Офелия!

Нужно было бежать. Я, секунду подумав, сунула открытку в карман халата. Очень хотела дочитать рецепт. А просить ее у Козыря я даже не собиралась. Он бы сразу понял, что я в его сумке шарилась.

«Подумаешь, открытка. – Решила я. – Таких на почте – завались. Новую купит».

Так я украла открытку. И мне ни капельки не было стыдно.

Черная корова Офелия с белым пятном на беременном брюхе, выдавила из нутра пронзительный вопль. Теленок просился наружу. Мычание напуганной роженицы прокатилось по ферме. Но, туповатые животные, и ухом не повели: гремели нашейными цепями, перемалывали зубами жесткие, как проволока, перезрелые стебли тимофеевки, нажимали носами на рычаги поилок. Вода брызгала, обдавая «полированные» коровьи носы ледяной струей. Животные отфыркивались, у ноздрей надувались и сразу лопались большие пузыри.

Июльское утро лишь только забрезжило в засиженных мухами окнах, и коровьи роды Козырю были в тягость. Он, конечно, знал, что Офелия надумала телиться, но надеялся, что его «пронесет», и корова дотянет до моего прихода.

– Ты почему соломы корове не постелил? – Разъяренной фурией набросилась я на Козыря, когда тот замаячил долговязой фигурой в конце коридора – Ждешь, что теленок из коровы на голый пол выскользнет и до клетки сам докатится!?

– Да я же вечером солому стелил, – начал было оправдываться конюх. Но передумал. Под моим тяжелым взглядом бойко схватил вилы и поспешил в тамбур, чтобы притащить для теленка соломы.

А тем временем Офелии и вовсе стало плохо. Ее тужило.

Я побежала за веревкой.

Когда я вернулась, черная слизкая телячья голова уже торчала из—под хвоста Офелии. Я крепко, двумя руками вцепилась в телячьи уши и потянула. Вслед за телячьей головой из тела коровы выпрыгнули передние ноги. Я привязала веревку к ногам. Дернула, что есть мочи.

Теленок, окутанный слизью, словно пришелец из фильмов ужасов, вывалился из коровы прямиком в белый свет.

Новорожденного теленка в клетку волокли на весу, за ноги. Я – за передние, Козырь – за задние.

– Тяжелый. – Козырь первым плюхнул беспомощного коровьего младенца в кучу соломы и с облегчением вздохнул. – Слава Богу!

Я устало поплелась в «Красный уголок».

Хотела, наконец -то, попить чаю со зверобоем, да в темно – зеленом чайнике с травяным отваром, жужжа, билась муха.

Я обреченно опустилась на стул. Пролитая вчера на подол моего черного рабочего халата коровья каша, задеревенела, покрыла коркой и без того мрачную мою одежонку.

Психонув от нахлынувшей вдруг человеческой безысходности, я вылетела на улицу.

Мне нужно было с улицы загнать на ферму телят. Те, что постарше, летом, в хорошую погоду, спали в загоне, под открытым ночным небом.