Рина Рисункова - Ледник

Ну пожалуйста, мам, не нагнетай еще больше, молчанием.

– Ты не пообедаешь со мной, напоследок?

Я посмотрела на мать. Почему она просто жмется у двери, почему бы ей не отхлестать меня полотенцем, которое она искрутила в руках? Мне было бы легче, наори она на меня, что никуда не пустит. Но нет, она будет скулить, а как я уйду завоет.

– Пообедаю.

– Хорошо, я приготовлю.

– Заодно, смой волглое выражение с лица. Мам, – я улыбнулась, – ну правда.

Мы ели спагетти. Мама добавила в кофе коньяк. Чувствую, сегодня она выдует бутылку.

– Я могу тебя проводить?

– Нет-нет. Мне нужно зайти к Петре, да и по хорошему забежать бы к деду и девочкам.

– К деду-то, по хорошему?

– Я не правильно выразилась. Мне сейчас сложно подбирать слова, что ты придираешься?

– Прости.

Меня все больше раздражали ее уныние и кроткость. И без этого на кухне было мрачновато: выкрашенные в берлинскую лазурь стены, кафель – серая соль, который уже рассыпался; так еще и мать доводила меня до кислой скуки. Она молчала. Мне надоела тишина:

– Нет аппетита?

– Ты знаешь, я же ем медленно.

– Но не на столько, чтобы за полчаса не съесть и четверти.

– Я все думаю.

– Ну хватит. Пожалуйста, пожалей меня!

Я оставила свой кофе недопитым, он ей пригодится, и пошла одеваться. Мама за мной не пошла.

Какого черта! Куда делись все мои чулки? Я не могла найти ни одну целую пару. Пришлось надеть телесные, их я ни разу не носила.

Мы стояли в прихожей.

– Пока. Я позвоню. Если я хорошо устроюсь, вышлю тебе приглашение.

– Это безумство.

– Безумству храбрых поем…

– Что за вульгарщина! Если ты такая у меня дура, скажи где я промахнулась? Я думала, что была хорошей матерью. Ты будто обижена на меня. За что я не нужна тебе?

Ого. Вот и излияние.

– Боже мой, мам, о чем ты? Я клянусь, что у меня нет обид и ты, действительно, чудесная мать.

– Отчего ты такая безжалостная?

Я задумалась. Не знаю. Почему она так считает?

– Мам, ты как Петре. Вы оба только и хотите меня иметь.

– Уходи.

– Целоваться, видимо, не будем? Ну нет, не плачь, ну куда…

Я все же была уверенна, что она сдержится.

Я вышла на улицу. Как за час все деревья спустили листья? Уже осень? Я все еще не могу привыкнуть к такой быстрой смене сезона. Сейчас начнется полный колпак у коммунальщиков. Невозможно ходить, на дорогах листвы по колено. Голос из рупора просит оставить личный транспорт в пользу метро и самолетов. Ну да, эти дурики оставят, как же. Половина машин не сдается и продолжают плыть в куче листвы. Пробки, как же не вовремя! До аэростанции далеко, метро – ненавижу, по любому толкучка. Получается пешком. По своему району я кое как прошла, а в центре более менее выдохнула. Его быстро убирают. Комплекс Петре, к моему счастью, находится у греческого посольства, там совсем чисто.

У него уже сутра прием. Он махнул рукой, чтобы я подождала за столиком у ресепшена. У него был какой-то знакомый мне профессор, но чем он занимался я так и не могла вспомнить. Петре положил ему таблетку на язык. Тот свернул его в трубочку и принялся рассасывать ее. Я попросила у Карме кофе. Мне кажется, она меня недолюбливает. Шатенка, бесспорно, красивая. Она давно имеет планы на Петре и считает, что я слишком вульгарно с ним обхожусь. Обычно каждая секретарша думает, что их надежда не заслуживает своей Дульцинеи. Обычно, секретарши одиноки. Обычно, не обладают смущением. Но я и в правду, была слишком груба для Петре. Я более приземленная и развязная. Он хотел избавить людей от болезней и времени. Я же хотела, чтобы он избавил от проблем меня. Он думал, он хотел. Мне не было плевать. Он был одержим, а я лишь наблюдаю и закрываю глаза. Я говорю о жизни, хотя мне нечего сказать. Он пытается жить, хотя ничего о ней не знает. Карме принесла кофе. Совсем молоденькая, она была в блузке без рукавов, и я заметила обвисшую кожу на предплечье. Она наклонилась надо мной, поставила чашку. Вблизи ее лицо не такое и совершенное: пудра кое-где осыпается, тон забился в маленьких складках на веках. Какая я была дура, когда в свои двадцать, боялась стареть. Трусила от морщин и дряблой кожи. Вот, передо мной, молодость, которой не уступает мое тело в тридцать. Глупое и сморщенное. Толку от этой весны жизни, если она дуб дубом?

– Благодарю, Карме.

– Да не за что. Смотрю вы с чемоданом, уезжаете?

– Мне казалось, все в курсе, что я выиграла поездку. По всем экранам моя фамилия.

Карме усмехнулась.

– Возможно, но, к сожалению, ваша новость затерялась среди листопада. Уж слишком внезапно началась осень.