Михаил Черкасский - Портреты

Дома у них происходит разговор. «Какие новости у Тома?» – «Все в порядке», – сказал он, и колючий озноб прошел у него по телу… «Ты не хочешь о нем говорить?» – «Не хочу». – «А почему? Разве так не лучше?» – «Он слишком похож на тебя». – «Не в том дело. Скажи мне. Он погиб?» – «Да, погиб». – «Обними меня, Том, только крепче. Я, кажется, правда, заболела». Он почувствовал, что ее бьет дрожь… «Вероятно, мы потом научимся справляться». – «Очень может быть». – «Я бы хотела заплакать, но у меня внутри только пустота, от которой мутит… Мне теперь кажется, будто мы в доме мертвого». – «Я жалею, что не сказал тебе, как только мы встретились». – «Да нет, все равно, – сказала она. – Ты всегда был такой, все откладывал. Я не жалею. – «Я так нестерпимо хотел тебя, что поступил, как эгоист и дурак». – «Это не эгоизм. Мы всегда любили друг друга… Иди ко мне – или, может быть, это нехорошо сейчас?» – «Том бы не осудил нас за это». – «Я тоже так думаю».

Тем более мы не имеем права осуждать. Будем благодарны за откровенность. «Мирно в гробе, мертвый, спи, жизнью пользуйся, живущий».

«Ты отрешился от них, и они исчезли. Сказал он. И добавил: «Да и вообще нельзя было так любить этих мальчиков».

Два словечка хотелось бы здесь подчеркнуть. Одной чертой – этихи десятью – Т А К.

Он действительно любил их. В те первые дни как хорошо сказал он о горе: «Говорят, будто излечивает его и время. Но если излечение приносит тебе нечто иное, чем твоя смерть, тогда горе твое скорее всего не настоящее». Красиво говорить не запретишь. Но тогда спросим его по-житейски: отчего же не жил ты вместе со своими детьми? В одном городе. В одной стране. В одном полушарии. Чтобы видеть, растить, а не только «платить алименты» – как доходчиво объясняют нам переводчики. Отвечаем: все это слишком мелко для такой творческой натуры, как Томас Хадсон. Да и к чему это? Скоро «… дети приедут хотя бы на пять недель. Пять недель – не так уж мало, если можно провести их с теми, кого любишь и с кем хотел бы всегда быть вместе». Красиво? Вполне. Честно? Абсолютно. Все дело в том, что детей он любил Т А К. А себя просто так. И свой дом. И свой остров. И свой покой. «У Томаса Хадсона, когда бы он ни завидел дом издали, становилось хорошо на душе». Поэтому он так легко «справился» и «отрешился» от них.

Это Хадсон. А сам автор? «В былые времена… – сообщает Грибанов, – когда родился его первенец Бэмби, Эрнест был самым заботливым отцом, теперь же новый ребенок раздражал его своим криком. При первой возможности Хемингуэй сбежал из дома родителей Полины». И отправился охотиться с приятелем. Это действительно ужасно, когда кричит грудной ребенок. В коммунальной комнате, даже в отдельной квартире это еще можно стерпеть, но в просторном доме богатого тестя – ни за что.

Он был трогательным отцом и вместе с первой своей женой Хэдли частенько оставлял Бэмби, чтобы посидеть в кафе. Но оставлял не одного – в обществе «кота по кличке Ф. Кис». И это мудро: сильнее кошки зверя нет. Поэтому с Бэмби ничего и не приключилось.

В конце своей жизни он не печатал многие рукописи – складывал в банковский сейф, дабы «обеспечить своих близких». Ну, дети второй жены, богатой Полины, видимо, были не худо обеспечены по материнской линии, а что сталось с Бэмби – Джоном Хэдли? Наши биографы об этом умалчивают. Но просочилось другое: все свое состояние он завещал четвертой жене Мэри Хемингуэй.

Но все это из области косвенных доказательств; путный адвокат-хэмовед без труда сумеет отвести их. Хуже с прямыми уликами. Они есть. Сам Хемингуэй любезно предоставил их нам в интереснейшем письме Ивану Кашкину. Там, между прочим, сказано библейски четко, откровенно, по пунктам: «Прежде всего я подумаю о себе и о своей работе. Потом я позабочусь о своей семье. Потом помогу соседу».

Дозволено спросить: как это вяжется со словами К. Симонова: «Читая Хемингуэя, нетрудно заметить, что трусы и себялюбцы в сущности, не способны любить. А если они сами и называют то, что они испытывают, любовью, автор оставляет это на их совести». Оставим и мы. Но скажем: нет, не проходила его любовь не то что по высшей, но даже и по заурядной шкале ни в романах, ни в жизни.

Женщины

«…о том, какое это счастье – радостно и без трагедий любить женщину…»

«За мной, читатель! Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви! Да отрежут лгуну его гнусный язык! За мной, мой читатель, и только за мной, и я покажу тебе такую любовь!»