Михаил Черкасский - Портреты

«Острова в океане». Он, она, оне. Жена первая, жена вторая, жена третья. Столь же прекрасные, сколь и безликие. Номер второй – мать «этих двух мальчиков». Больше ничего не дано нам узнать о ней. Кроме того, что почему-то Он и Она не смогли быть вместе. Так же, как с Первой. Так же, как с Третьей. Эта, правда, аттестована кратко и выразительно: стерва. Так утверждают Томас Хадсон и посетители бара. Так отзывается о ней Первая жена. Так говорит Умница Лил – жрица любви, о которой Томас Хадсон сообщает, что за двадцать лет их знакомства не было ни одного из посетителей бара, который когда-нибудь не переспал бы с Лил. Но сам Хадсон был одним из первых и самым постоянным.

Классический тип стервы дал нам Ремарк (Джоан, «Триумфальная арка»), Хемингуэй ограничивает свою задачу навешиванием ярлыка. Но отменную стерву все же показывает. Правда, совсем неожиданно для самого себя: это та единственная, которую всю жизнь любил Хадсон. Его первая жена. Которая снится ему чаще и гораздо пронзительнее детей. «Ему снилось, что мать Тома спит вместе с ним, навалившись на него во сне, как это часто бывало. Он всем телом ощущал ее тело, ногами ее ноги и грудью ее грудь и губами ее сонно ищущие губы. Шелковистая масса ее волос накрыла ему глаза и щеки, и он отвел свои губы от ее губ, и захватил прядь волос в рот, и не выпускал… Потом затих под тяжестью ее тела, медленно и ритмично покачиваясь вместе с ней, чувствуя на лице шелковистую завесу ее волос».

Мы видим эту безымянную и, разумеется, самую прекрасную на земле женщину во время короткой встречи с Томасом Хадсоном. Присутствуем при их разговорах. «Послушай, из чего ты сделана?» – «Из того, что ты любишь, – сказала она. – С примесью стали». – «Расскажи мне о себе. Ты все прежняя люби-меня?» – «Я такая же, как была. В этом городе я твоя». – «До отправления самолета». – «Точно». Видим, как она принимает весть о гибели сына. Узнаем, что, по-видимому, она киноактриса, служит в армии – развлекает солдат и, разумеется, кого-то любит. Не так, чтобы очень, во всяком случае про кота Бойза она говорит: «Он куда симпатичнее человека, с которым я сплю, хотя у него такие же грустные глаза».

Между делом они успевают о многом поговорить. «Хорошо… – сказала она, – Я побуду с тобой это время, и никто нам не помешает думать о Томе. И любить друг друга, как только ты скажешь, что это можно». Он скажет. Незамедлительно. И она поможет: «А покрепче обнять человека ты не можешь?» – «Не поломав ему костей – нет, – сказал он. И добавил. – Во всяком случае стоя». – «А кто возражает против того, чтобы лечь?» – «Не я…» – сказал он и, подхватив ее на руки, понес к постели…»

И вполне отчетливо возникает перед нами образ странствующей стервы, не дорожащей ничем, кроме своего сегодняшнего благополучного мгновенья. «Бедная, бедная моя девочка», – говорит Хадсон. «Бедные мы…» – отвечает она. Им и впрямь впору пожалеть друг друга – партнеры они достойные. Что ж, есть и такой вид бедности.

Аркадий Фидлер не вхож в большую литературу и, наверно, поэтому не специализируется на любви. Но так уж вышло, что в «Горячем селении Амбинанителло» рядом с ним оказалась вади , жена – юная африканская девушка Веломоди. Законы этой деревушки будто бы нарочно созданы для белых туристов: каждый может, просто обязан взять себе в жены ту, что свободна, что нравится. На время. На прокат – скажем цинично.

«Вазаха» (белый) мог незамедлительно воспользоваться обычаем. Но он не спешил. И может, так бы и не оправдал надежд своих африканских друзей, если бы не дружба, влечение – взаимное – к Веломоди. С первого дня ни одна из сторон не тешит себя иллюзиями на счет долгосрочности обязательств. «Я должен уехать. Покину тростниковую хижину и солнечную долину, ее танреков, хамелеонов, лемуров, бабочек. Покину Веломоди, которая на прощание, стойко поборов слезы, благородно заверит меня, что в жизни каждый хороший день кончается закатом и темнотой».

А они любили друг друга. «На веранде я ежедневно пишу главы моей книги о Мадагаскаре. В полдень потоки света и жара обрушиваются на долину и высушивают сердца и гортани. И тогда неслышной походкой подходит Веломоди (она всегда босиком) и предлагает подкрепиться. Она приносит кокосовый орех, только что сорванный с соседней пальмы, разрубает его топориком, сливает прозрачную жидкость в стакан, белую сердцевину выкладывает на тарелку и подает мне… К душному воздуху на веранде примешивается сладкий запах кокоса; им пахнут мои губы и руки, руки и волосы Веломоди. Она стоит в стороне и кротко улыбается. После этого писать о Мадагаскаре трудно… По вечерам, а иногда и поздно ночью я сижу, работаю. Веломоди уже давно легла и спит сном здоровых первобытных людей. Со двора врывается мощная мелодия тропической ночи, в хижине, кроме геконов, бодрствуют только двое: карликовый лемур и я. Когда я сижу неподвижно над книгой, лемур становится доверчивее, вскакивает на мой стол и ест кузнечиков из приготовленной для него мисочки… Я улыбаюсь, но даже улыбка пугает его и лемур одним прыжком забирается высоко под крышу. Оттуда он снова следит за мной. А в это время Веломоди тихо открыла глаза и, не шелохнувшись, устремила на меня тоже пылающий взгляд».