Рамель Гафаров - Оглянись!

Деревня растянулась тремя ручьями улиц, опоясанных деревянными заборами, крашенными облупившейся краской. Ряды домов тянутся из одного конца деревни в другой параллельно друг другу. Между собой улицы связаны коротенькими суставами тесных проулков, в которых две машины, если встретятся, то вряд ли спокойно разъедутся. Здесь живёт никогда не просыхающая, вечная грязь, разминаемая в кашу колёсами скользящих машин. Испокон веков людям приходится обходить чёрное месиво узенькими тропами у самых заборов, цепляясь за серый штакетник и охая от жалящих прикосновений зарослей благоухающей крапивы.

Несколько лет назад отец на свои деньги купил два самосвала щебня – отхожий материал, привезённый с Шах-тау, – и засыпал им грязную мешанину в проулке, примыкающем к нашему огороду. Он надеялся, что его примеру последуют односельчане и улицы Янганимян наконец-то станут пешеходными и проезжими. Но охотников повторить подвиг не нашлось, а за отцом прочно закрепилась репутация блаженного. С точки зрения наших соседей не было разницы, по какой дороге ходить и ехать: грязь ведь не особо мешает. Подумаешь, если раз в месяц кто-нибудь да и застрянет в пучине! Беда невелика, а жизнь на скучающих улицах завсегда от этого интереснее!

Наш дом обшит досками, покрытыми голубой краской. Поверх толстого слоя краски мама широкой кистью вывела красивые огромные бутоны жёлтых, красных, розовых цветов. Она так сильно любит цветы, что половина сада засеяна разными сортами роз, настурций, космеи.

Внутрь попадаешь по выложенной отцом дощатой дорожке. Я живо помню каждую особенность родного дома. Помню звук каждой половицы в нём. Могу на слух определить, какая дверь как звучит. Хорошо помню все вздохи, скрипы деревянного нашего дома ещё с тех времён, когда незаметно убегал из дома на дискотеку в сельском клубе: тёплыми летними ночами молодым не сидится дома, особенно когда на улице смеются девчонки, звучит музыка из магнитол, колонок…

Родной дом начинается с обширной веранды, на которую вы попадёте, поднявшись по ступенькам крыльца, выкрашенного жёлто-коричневой краской. На веранде я люблю спать, начиная с тёплых дней мая. Мне нравится, что здесь бревенчатые стены ничем не закрыты, и я знаю каждую трещину в дереве, куда удобно прятать всякую нужную в детстве мелочь, помню каждый волосок пакли, которой законопачены для тепла зазоры между брёвнами.

Пройдя через эту веранду, оказываешься в довольно просторной комнате, которая наполовину занята печью. Она считается у нас кухней: здесь всегда что-то варится на газовой плите, выпекается в печной утробе. Здесь царит стойкий дух свежеиспечённого хлеба, чая, густого запаха парного молока и целебных трав, а именно: зверобоя, чистотела, матрёшки. Нет ничего милее родных запахов! Первое, что делаешь, когда после долгого отсутствия переступаешь родной порог, с силой вдыхаешь, вбираешь в лёгкие без остатка знакомые с малолетства ароматы.

На кухонном столе, крытом старенькой клеёнкой, всегда стоят серебряная сахарница, полная белых кубиков сахара, и фарфоровая пиала, полная душистого мёда. По её матово-глянцевому с перламутровым отливом боку завитушками бегут за поворот, цепляясь друг за друга, цветы. В детстве я любил крутить пиалу, чтобы поймать тот момент, когда завитушки прекратят свой бег и тогда я увижу начало цветочной змейки, но они всё бегут и бегут по кругу, не думая обрываться. Эта миниатюрная пиала всегда закрыта стеклянной крышкой с рожком витой прозрачной ручки.

Крышечка осталась от разбившейся много лет назад сахарницы из толстого полупрозрачного шершавого стекла. Она упала и разбилась после того, как я влетел в угол стола во время игры в догонялки с мамой. Мне тогда было года четыре, наверное. Памятью о её падении остался небольшой слюдяной скол на ребре. Сама посуда давно исчезла. Рассосалась через несколько дней и огромная шишка, вскочившая на моём лбу. А крышка живёт и своим зримым и ощутимым присутствием не даёт зародиться подозрению, что та стеклянная сахарница, та весёлая игра с мамой и боль, обида и рёв малыша лишь приснились в одну из холодных зимних ночей…

В жизни каждого из нас есть такие вещи, потерявшиеся во времени, которые, как алмазные гвоздики, прибивают листочки твоей памяти, не давая им улететь в зыбкую хрупкость сновидений.

Если из кухни повернуть налево, то попадаешь в другую комнату. Она могла бы быть обширной, если бы не тоненькая фанерная стенка, перегородившая большую её часть. За дверью, ведущей в одну из половинок, можно увидеть клетушку настолько тесную, что там умещается только широкая кровать и письменный стол, – это родительская спальня. Ночами отец включает настольную лампу и читает книги, делая пометы или подчёркивая простым карандашом заинтересовавшие его мысли, или записывает свои мысли в дневник, который каждый год заводится в новой книжице, покупаемой в «Читай-городе» в Стерлитамаке.