Лёнька Сгинь - Дед, любовь и расстройство психики

Потап сделал последнюю крутую затяжку и пустил дым по седой бороде:

– Ну иди… а куда собрался-то?

– Да там две остановки на электричке. По городу походим просто.

– Просто? А чего разрядился как курица?

На внуке был свитшот с изображением Курта Кобейна и джинсы до щиколоток. Ему недавно исполнилось 15. Он ступил тапком на балкон и поёжился:

– Холодно. Ты как сидишь тут часами вообще?

– Знаю, что холодно, а ты хрен-те в чём! Вот у меня – другое дело, – дед указал на свой красный свитер крупной вязки, – Я тебе историю расскажу. Сходи за тубаретом…

– Ну… дед. У меня электричка. И правильно: "табуретом".

– Сходи-сходи. Послушаешь старика хоть пять минут. Может, поумнеешь.

Внук нырнул в комнату и скоро вернулся в халате. В руках табурет. Сел:

– Давай, время true ded story.

Потап зыркнул строго на внука, смял папиросу и бросил в банку из-под кофе. Начал:

– Было мне, как тебе сейчас, примерно. Ехал от бабки Насти. Стужа стояла… на дворе ноябрь, а птицы: на лету дохнут с мороза такого. Это тебе не то, что сейчас… морозишки, один пшик.

А бабка Настя жила у чёрта на куличиках. Я к ней раз в год на каникулы ездил. Повидаться. Да девок деревенских пощекотать.

И вот пришла мне пора ехать домой. С бабушкой попрощался, гостинцы в охапку сгрёб и пошлёпал к станции. Добрался, впрочем, без происшествий, хоть и пешком семь кило́метров…

– Киломе́тров, дед…

– А? Ты поучать пришёл или умного человека слушать? Ишь ты! Так вот…

Дождался поезда этого четырёхвагонного. Полпачки, помню, скурил, пока ждал. И сел, думаю, дай покемарю. Всю ночь ведь с девками колобродил. Под утро только домой вернулся, чтобы бабка не заругала.

И уснул у окна. Крепко так уснул! Колёса стук-стук. Деда твоего и сморило.

Потом просыпаюсь. Глядь, а где же я еду-то?! За окном темень да пустота, что у медведя в брюхе. И в вагоне лампочки ту-у-ускло так горят, стервы…

Иду по вагону: люди спят все. Тихий час, как будто. Прошёлся по всему составу. Народу немного, и все до единого спят. Ладно, думаю, пойду покурю в тамбур.

В головном вагоне вышел, значит, в тамбур. Спичкой чирк-чирк. Ни-и-черта не горит. Вдруг, вижу, девчонка сидит на полу, едва одетая. В платьишко одно серенькое. Коленки подогнула, как русалка хвост. Поднимает на меня глаза и говорит со вздохом:

– Ах, куда же ты едешь, Потапчик?

И смотрит глазищами своими. С поволо-о-окой такие, водянистые. А сама, вроде мне ровесница…

– Дед, ладно тебе, – внук поёжился в халате, зевнул, – какая ещё русалка водянистая? Откуда ты взял это хоть?

– Дурень ты! Из жизни взял! Твою ж мать… Слушай! Кому говорят?! – Потап сунул руку в карман брюк за папиросой, но передумал:

– Домой еду, – говорю, – а ты?

И что-то нехорошо мне стало. Махнул рукой и в вагон ушёл. Сел в середине рядом с женщиной в косынке. Отдышаться захотелось. Сердечко: таки-так… таки-так. В окошко вглядывался-вглядывался: ни зги.

Потом скосился на бабу в косынке: бледная, как покойник. И косынка красню-ю-ющая, а лицо… что щиколотки твои на морозе. Тронул её ладонь – лёд. Так и есть: покойница. Аж перекрестился с испугу! Хоть и церквей-то уж не было совсем. Совок!

Побежал по вагонам. Здесь-там: одни мертвецы. Да что ж это?!

Проверил всех до последнего вагона. Ни дыхнут, ни чихнут. А у самого сердце быстро-быстро молотит: так-так-так-так. Получается, один я живой… ну, и девка та из первого тамбура. Обернулся и чуть не грохнулся, как был, в полный рост. Стоит…она в дверях:

– Ну что ты маешься всё, Потапчик? – устало так тянет, – Сядь, покимарь ещё. Долго ехать-то.

– Куда, – спрашиваю, – куда ехать, родная?!

– Ну, вот и молодец. Родная, конечно, – и засмеялась бубенчиком, вроде как подловила меня. А от смеха этого холод ползёт по полу и кровь внутрях стынет.

И что приметил тогда: стою-дрожу… холод собачий в вагоне, а по лбу пот стекает. Во, как бывает!

Она мне:

– Давай тогда родниться, Потапчик, – и ступает ко мне через вагон ме-е-едленно, пла-а-авно. Не идёт, а пишет.

Подошла ко мне вплотную. Смотрит глаза в глаза, лыбится. Красивая девка, кстати. Только смертью от неё за версту несло!

А я к стеночке прижался. Что мне было-то. Эх! Скажи спасибо, что не описался! Хотел что-то сказать и только: «м…м…ммм…» Язык, видать, отмерзать начал.

Пока мычал, она меня возьми, да обними. По-простому так, как старшего брата. Ручонки у неё хоть и тонкие, но кре-е-епкие были. Говорит:

– Хороший ты, Потапчик! Давай, твоя остановочка. Увидимся ещё!