Николоз Дроздов - Две повести о любви и отчаянии

Жизнь моя тем временем шла своим чередом. Я перезнакомился со всеми, вскоре утвердившись в качестве полноправного члена съемочной группы, нареченной Сократом «ударной фабрикой грез», хотя фабрика эта, по моим наблюдениям, работала уж точно не как отлаженный голливудский механизм, скорее, наподобие его антипода, со сбоями, накладками и курьезами. Однако мне было в радость познавать новую жизнь, доселе совершенно неведомую. Итак, поднятый будильником на ноги ровно в шесть, я, наспех одевшись и умывшись, бежал будить гримершу, гарну дивчину, чуть старше меня, смешно выговаривавшую грузинские слова на свой украинский лад. Спустя минут пятнадцать мы с Галиной, которая, вышагивая впереди, оставляла за собой шлейф аромата свежести, в первую очередь отправлялись к Темуру, парню, который играл в фильме интеллигента. По причине, что наши визиты он воспринимал гораздо лояльнее, нежели его экранный соперник, которого в жизни звали Мераб. После визажа полусонного «супермена», уже без моего сопровождения, Галя шла к взрывоопасной старлетке и делала это она с такой охотой, будто ее ждала гильотина.

Далее, собрав, наконец, вместе дуэт актеров с актрисой, что казалось делом простым лишь тому, кто им никогда не занимался, я усаживал это трио в кабриолет Вартана. «Адскому водиле» оставалось покрыть расстояние примерно в двести метров, чтобы доставить нас до пляжа, где и проходили все съемки. Галина, отправляющаяся туда своим ходом, как правило, опережала наш моторизированный график минут на двадцать.

Съемочная площадка жила жизнью кочевого цыганского табора, временно решившего осесть в приглянувшемся месте. Меланхоличный фотограф, нытик по имени, укороченным от Владимира Ильича Ленина – Вилен, фиксировал рабочие моменты фильма. Обожавший всевозможные ракурсы, в объективе своего аппарата обычно он видел следующее.

Режиссер и художник, оба важно восседали на складных стульях. Тедо, долговязый, тощий и весьма экспансивный, вечно жестикулирующий, делал в своем альбоме раскадровки, демонстрируя их Сократу, который, по обыкновению, был в темных очках, дымил трубкой, сопя и утвердительно кивая головой. Ассистент Каца и помощник Юра, установив на штатив камеру для оператора Акакия, замеряли рулеткой расстояние от помеченных колышками на песке начальных и конечных точек движения актеров в кадре. Их действия вызывали протест помощника звукооператора Симона, который занимался тем же, определяя периметр чувствительности микрофона на жерди, которую он еле удерживал обеими руками.

Звукооператор Нэмо, визуальной особенностью которого была кривая шея с головой, от рожденья повернутой чуть влево и вниз, настраивал аппаратуру в своем фургоне и орал оттуда своему помощнику: Два шага влево!.. Теперь четыре вправо!.. Симон выполнял команды, неуклюже двигаясь с вытянутым «журавлем» и непременно сталкивался то с Каца, то с Юрой.

Акакий Захарович, самый старший по возрасту и самый немногословный в группе человек, сидел под зонтом, дающим тень камере, и чертил на песке какие-то каракули, думая о чем-то своем. Чуть поодаль от эпицентра главных событий, четверка осветителей манипулировала фанерными щитами с наклеенной на них фольгой, ловя солнечные лучи, и хохоча, ослепляла ими друг друга. Двое из них, Виталик и Гога Биджамовы были братьями, двое других, Битбуновы – просто однофамильцами. Все являлись представителями древнего и славного ассирийского этноса, носителями семейных традиций, продолжателями дела дедов и отцов, прельщенных в свое время престижностью данной профессии.

Были они ребятами уникальными, парадоксальными с точки зрения законов физических явлений, наподобие живых громоотводов. Их столько раз било током при исполнении своих служебных обязанностей, что они полностью к нему адаптировались. И если бы, не дай бог, кому-нибудь из них было суждено закончить свою жизнь на электрическом стуле, это американское изобретение в их случае не сработало бы. Своими щитами во время съемок они подсвечивали лица актеров, вызывая тем самым недовольство последних, у которых, благодаря получаемому эффекту постоянно рябило в глазах. Но виноваты были не ребята, а пленка, цветная, низко чувствительная, посему, и требовавшая большего света. Отблесками солнца от фольги на щитах, он и добывался.

Белокурая гримерша Галя с веснушчатой монтажницей Нуну, вели свою великосветскую беседу, как правило, в два голоса одновременно. Эти неразлучные, улыбчивые подружки, были девушками бойкими и за словом в карман не лазавшими, но в отличие от некоторых из женской половины группы, они ни с кем не ссорились, не матерились и не пили водку. Поэтому и были мне наиболее симпатичны.