Константин Новиков - Некрополитен. Русская книга мёртвых

Реальность, как обычно, превзошла ожидания. Сержанту не только рассказали кто и по какой схеме в этой деревне даёт (а давали, похоже, все), но и расписали точную дорожную карту, сверившись с которой он убедился, что самыми реальными кандидатурами на сегодня являются либо две тощие коровы, оставшиеся от местного колхозного стада, либо, собственно, Сашка.

Что интересно, сама Сашка, являясь объектом обсуждения, даже не предприняла попытки стать субъектом. Она смотрела куда-то в далекую прудную даль и прислушивалась – то ли к кваканью и стрекотанию засыпающего водоема, то ли к далёким звукам народного афтепати. Ей вообще было не до нас, в её голове конструировался диалог.

Что-то такое, короче.

Опустошив сосуды, мы отправились в путешествие по местным распивочным.

Кто сказал, что деревня потеряла целокупность и коллективизм? Это гнусная ложь. На самом деле именно российская глубинка сохранила подлинные российские традиции – пусть в чуть адаптированном виде. Соседи всегда поддерживают друг друга в трудный момент. Если в двух рядом стоящих домах оба хозяина гонят самогон, то они неизбежно будут ходить друг к другу в гости и угощаться, а то и покупать соседский. Потому что своим отравиться можно, а от соседского еще никто не умирал. Такую корпоративную общность, как в среде деревенских самогонщиков, больше не встретишь нигде. Разве что, в среде деревенских же наркоманов. К слову, у приведенного примера, есть обратная сторона – снова антирыночная, но уже диаметрально противоположная по основному мессиджу: если к тебе пришел человек за «продуктом», отправь его к соседу, который тоже гонит – ибо сосед гонит херню и шмурдяк, а ты именно то, что надо. Твой продукт – для своих и кому попало ты его не продаёшь. Парадоксальное мышление российского крестьянства.

Так вот. Наша компания неторопливо двигалась по деревенскому Бродвею. Нам навстречу шли такие же пьяные и весёлые компании людей постарше – мы, похоже, были здесь единственными представителями прогрессивной молодёжи. С культурными заведениями было негусто, поэтому мы просто переходили из одного дома в другой, и в каждом нас были рады видеть, наливали и произносили здравицы. Где-то за полночь я не выдержал и упал на грязную незастеленную кушетку. На её кожаной спине оставались следы штампа с инвентарным номером – похоже, хозяин был не чужд хищений социалистической собственности. Выбрав наиболее чистый край кушетки, я положил под голову свитер и лёг. Для меня этот день закончился.

А вот Сержант всё-таки добился взаимности от Сашки. В постели она как могла старалась реализовать все штампы и шаблоны, которые она позаимствовала из сериалов и нескольких порнофильмов, каким-то чудом завезённых в эту глушь. В итоге Сержант ехал домой сильно покусанный, с расцарапанной в кровь спиной и каким-то совершенно невероятным количеством засосов по всему телу. Он нервно вздрагивал, озирался и постоянно одёргивал брюки – мне же засосы на щиколотках казались пикантными и забавными. Но вздрагивал он не только от предстоящего объяснения с супругой – эта проблема, как раз, легко решалась переездом к другу. Причиной его меланхолии было то, что он насвинячился до такого состояния, что в принципе не мог вспомнить – пользовался он презервативами, или нет.

Через месяц Сержант успокоился. К врачу он пойти побоялся, поэтому ждал симптомов. Не дождался, и нельзя сказать, что сильно расстроился по этому поводу. А ещё через несколько лет моя лучшая и самая важная в мире профессия снова занесла меня в эту деревеньку. Естественно, я спросил у местных (которых на всю деревню осталось человек тридцать) про Сашку. Её ещё помнили и про неё охотно рассказывали.

Через полгода её организм перестал сопротивляться яростному напору самоуничтожения, и она «посыпалась» вся и сразу. Разумеется, вылез шанкр на губе, причем настолько жестко, что она начала шепелявить, затем плеваться кровью. Ее «скрючило, раздуло и пожелтело». Потом по всему телу пошли «язвы пузырями». Затем она почти полностью ослепла и сошла с ума, что с учетом её и без того не особенно высокого интеллекта должно было выглядеть совсем страшно. И всё это, по словам деревенских, – за каких-то полгода. Ещё столько же Сашка-чудовище ходила по деревне «с картинкой, где голый мужик на лошади» и невнятно пела. От неё шарахались все бывшие любовники и собутыльники, с ней заговаривали только если надо было отогнать её от своей калитки. А потом она повесилась.