Татьяна Демьянова - Лучшее, что есть во мне

– Большое вам спасибо, вы меня очень выручили!

– Да, несладко бы вам пришлось. Еще и дождь усиливается. На кладбище дожди идут чаще, чем в других местах, не находите? Поэтому здесь хорошо думается. В дождь все чище и ярче.

– Да, наверное.

– Слава. Позвольте узнать, как вас зовут?

– Ада, – я посмотрела на него повнимательнее – не мой типаж. Но, тем не менее, когда он спросил номер телефона, дала ему верный.

– Я бы с удовольствием еще раз спустил ваше колесо, чтобы вас подвезти.

– Еще раз спасибо за помощь.

– Я обязательно вам позвоню. Был бы я лет на двадцать помоложе, не расстался бы так легко. Ну что ж, езжайте.

– До свидания!

Он до последнего смотрел мне вслед – боковое зеркало машины отражало его любопытный взгляд.

Мы грелись в животе сотканными. Были нити, которые разрывались, когда мы пролезали на свет. Они навсегда оставили в нас дыры, которые было не заделать. На свету в объятиях Тины я представляла, каково нам было вместе до рождения. Мы воссоздавали тот мир, мир утробы, для нас двоих, собирали кокон по прутику, не впуская посторонних.

Прийти в мир вдвоем – можно ли просить о большем? Не чувствовать одиночества, жить в собственной Вселенной. Быть единым целым. Смотреть на одиночек с сочувствием, на тех, которым нужно искать, на тех, кто рожден с пустотой внутри, которую нужно заполнить. Мы не знали поиска, мы пребывали, качались на волнах счастья. В нашем мире были собственные жесты, движения, язык, недоступные для окружающих. Хотя условные знаки были избыточными, мы понимали друг друга без них.

«Я» родилось, когда мне было семнадцать. За руку меня держал папа, не отпускал в течение похорон, когда же все-таки отпустил, чтобы кинуть землю на крышку гроба, появилось это ненавистное «я». Реальность стукнула осознанием: «я» стою на кладбище. Среди других людей. И больше нет «мы». Это новое «я» упало в обморок и пришло в себя в машине, когда вокруг толпились ненужные люди. Это «я» нуждалось в «мы».

Мы любили вместе принимать ванну. Сестра сгибала локоть и приникала к нему носом: «Посмотри, как пахнет!». Я подносила свою руку, и мы понимали, что пахнут они одинаково. Ванна наполнялась ароматами лаванды, ванили, грейпфрута – Тина любила экспериментировать с косметическими средствами – мы опускались в воду, наполненную пеной, и переставали различать, где чья часть тела, вновь становились одним. Мы лежали в ванне, пока она не становилась холодной, а после, дрожащие, растирали друг друга полотенцем. В халатах, лежа на диване, стукались ногами, соединяли ступни, ходили друг по другу лесенкой, ощущая другое тело как часть своего. Я могла остановить кровь Тины, прислонившись к ране губами, как к своей. Я могла говорить словами Тины, рассказывая историю вместо нее. Вот только дышать за нее я не смогла.

Мне приснился такой сон.

Сила, которой нет названия, несет меня сквозь пространство. Без препятствий, без сопротивления. Мимо лимонных звезд, мимо монахов и чертей, плавающих в небытии, несет неведомо куда под сладчайшую музыку, которая не стихает еще некоторое время по пробуждении.

Заснула я поздно, так как общалась с новым знакомым.

– Так о чем же ты думаешь на кладбище?

– О Боге, о дьяволе, о человеке.

– Ты – верующий?

– Скорее, знающий.

– И что ты знаешь?

– Что Бог и дьявол есть одно, а человек мечется между ними, словно обезьяна, когда выбора на самом деле-то и нет.

– Откуда же ты это узнал?

– Из жизни.

Слава рассуждал в подобном ключе и в последующие наши встречи, и вскоре стало ясно, что он любит разводить демагогию. Впрочем, меня это занимало.

До него ни один мужчина не был мне близок, другие проходили вскользь, мимо, не всерьез – романы по неосторожности. Тем более удивительно, что близким стал он. Когда я увидела его в первый раз, то испытала скорее отвращение. Высоко натянутые штаны, заправленная в них футболка, голова в блестках, словно мяч для боулинга. Но то казалось до тех пор, пока он не начал говорить: от него исходила уверенность, которой может позавидовать иной политик. И все, что бы он ни делал, выглядело убедительным. И я выглядела убедительной в его руках. А ладони у него были крепкие, пальцы мозолистые. И запах от них – машинный, мужской. Я почувствовала это, когда он прикрывал мой рот, а я кусала жесткие кончики.

Каждый раз, когда я думала о нем, у меня ныл низ живота.

На втором свидании мы спустились в подвал, где было несколько столиков, и он заказал мне бокал вина. Сам он не пил, сославшись на то, что не употребляет, потому что алкоголь ослабляет контроль. Мне стало не по себе. Какому человеку требуется все время контролировать ситуацию? Низко нависал потолок, стоял запах мяса – он снимал без вилки кусочки шашлыка с шампура и щурил на меня глаза.