Наталья Волохина - Ну ты мужик или нет? Сборник рассказов

Я выросла бы другой, если бы природа не наделила меня слухом и голосом. Пение настолько естественно участвовало в познании мира и выражении чувств, сотворении жизни, что я не могла представить, как можно по-другому. Мамино пение и легкое похлопывание при укачивании – покой, тепло, сонливая истома. Бабушкины песни за работой, задорные отцовские песенки, чтобы уйти от щекотливых материнских расспросов, мощный дедовский бас, передающий душевные волнения нашего молчуна, озорные частушки двоюродной тетки на семейном празднике – из пения складывалась жизнь. Все можно пропеть, поправить, выплеснуть, изменить через песню. Потому и было невыразимо жаль моего глухого родного человека.

По вечерам, после ужина, играли в лото, карты, домино и, конечно, пели. Дедушка играл на балалайке, бабушка на гитаре. В молодости они выступали в любительском оркестре народных инструментов. Красавец отец разбил не одно женское сердце своим пением под гитару. Едва я подросла, стала петь во время игр, за работой, за столом вместе со всеми. Бабушка вздыхала: «Смотри, певунья, пропоёшь своё счастье!». Частушка, городской и классический романс, народные песни – все вошло, вросло, стало частью меня. Когда появились проигрыватели, телевизоры, бабушка, страстная любительница технических новинок, немедленно завела их у себя. И тогда полилось: Шульженко, Бернес, Трошин, Пьеха, Кристалинская, Воронец, Зыкина. Я, думаю, не смогла бы воспринимать классическую музыку так остро, если бы не музыка из бабушкиного дома. Классику слушала мама, детдомовская девчонка, завороженная чудесными, необыкновенными звуками. Но и её восприятие музыки выросло из народной песни. Она пела русские и украинские, родные для неё, песни. С трагическим сюжетом, протяжные, трогательные, красивые. Как бы она ещё выжила в жуткое, военное, детдомовское время?

Когда в мою жизнь вошли Окуджава, Высоцкий, я поразилась соединению мелодики слова и музыкального звука, как немногим раньше слилась для меня проза Паустовского с музыкой Грига, Моцарта. Пробуя новый синтезированный продукт на слух, на совпадение с внутренним ритмом, обнаружила, что они управляют мной, я ими, а вместе мы управляем слушателем. Невероятная возможность, как при пении, передать страсть, боль, нежность, с помощью речи и музыки, увеличить «температуру» чувств, усилить остроту восприятия. Чтение стихов Лорки в сопровождении музыки Сеговии производили невероятное, гипнотическое действие даже на людей «глухих» к музыке и поэзии. Не столько смысл, сколько энергетический эффект действа, создавал необычайный душевный подъем, который многие запомнили на всю жизнь. Часто люди узнавали мой голос, услышанный при исполнении стихов Лорки, спустя много лет. Позже силу воздействия речевого магнетизма я наблюдала во время своих психотерапевтических сеансов, консультаций. Донести до человека главное с помощью мелодики слова, его энергетики – самое действенное.

По-прежнему удивляюсь, отчего люди не лечат себя таким простым способом, как пение, музыка. Все плохое и хорошее можно пропеть. Ненужное уходит, лучшее прорастает. Тяжело на душе, запою протяжненько, из самого нутра: «Ой, ты степь широ-о-окая…» или «Среди долины ровныя», глядишь, полегчало. Устала душой и телом, Моцарт вернет силы, наполнит, с ним всегда хорошо, как дома, у мамы. Застряла, не двигаюсь вперед, Бетховен. Задающие вопрос о любимой музыке, вынуждают признать мою «всеядность». Что делать, если я и рок, и рок-н-ролл, и хоровое пение, и много еще чего люблю. Музыка, как жизнь, разная, она и есть жизнь. Дар Божий!

Помню, танец с моим постаревшим дядей. Он вел, идеально чувствуя ритм. Глухие слышат всем телом, всем своим существом, всей душой. Там, где он сейчас внимает музыке сфер, душа – идеальный орган слуха, надеюсь, что в следующей жизни Господь вернет ему земной слух.

Пушкин вошел в мою жизнь лет в пятнадцать. Нет, не солнце русской поэзии, а Александр Сергеевич Потанин по прозвищу Пушкин. Самой читающей нацией, все-таки, мы были раньше.

С отроческого возраста я прагматично использовала свои природные данные – густые, длинные волосы, отличную дикцию, лет с тринадцати – четырнадцати уже знала, что такое актерская «халтура», подрабатывая «Снегурочкой» на утренниках и прочих новогодних мероприятиях. В тот день с моим старшим партнером, Дедом Морозом, мы уже отработали штук десять «Ёлок». Был поздний вечер, устали, как собаки, Дед, разумеется, изрядно пьян, но за вечерние выходы платили вдвое, а то и втрое. Машина заказчика привезла нас с последней Елки на другой конец города, как выяснилось, в ПТУ. Деду Морозу-то все равно, по киру и по опыту, а мне стало не по себе. Звуки «подогретого» пэтэушного контингента взбодрили мой усталый мозг и тело. Я уже приготовилась сбежать, но тут появился невысокий, коренастый молодой мужчина и перекрыл пути к отступлению. Он представился мастером производственного обучения, отвечающим за Новогодний вечер. Во как выражался! Но мое отмороженное лицо произвело впечатление, и намерение к бегству, написанное на нем крупными буквами, подтолкнуло Потанина поменять тон. Шутливо рассказал, что учащиеся и коллеги зовут его Пушкиным, из-за ИО, конечно, суетился, угощал Рижским бальзамом и еще какими-то деликатесами, а главное, постоянно краснел. Это я намного позже поняла, что его пунцовость от возбуждения на меня, а тогда удивилась, как постоянно смущавшийся мастер может работать с местными оторвами. Благодаря Пушкину, в смысле, Потанину, вечер я пережила благополучно. Он ни на шаг от меня не отходил, иначе бы пьяные пэтэушники разобрали бы меня на косу, грудь и все, что осталось. Страшнее был только, несколько лет спустя, концерт перед заключенными, когда, несмотря на охрану из собак и надзирателей, было ощущение, что меня публично раздевают и лапают. Заплатил он нам раза в полтора больше обещанного, видимо, компенсируя моральный ущерб, и к утру я о нем забыла.