Светлана Богданова - Клуб сочинителей эротики. Главы и интермедии

А что там с людьми в цирке? Да, они идут, сначала в гардероб. Он касается ее, подавая ей пальто. У нее теплая шея – изысканного янтарного оттенка с легким восковым свечением. Уши слегка оттопырены, он это замечает, когда видит ее сзади, мочки розоватые, представление освежает ее…

Боже мой, но ведь это уже больше похоже на влюбленность. А нам нужна голая эротика. А бывает ли голая эротика без романтики? Как показать желание? Как добиться того, чтобы читатель сопереживал герою, чтобы он вожделел этот едва понятный, едва пойманный, образ?

Хорошо, пожалуй, решил Максим, я сейчас быстро запишу то, что пришло в голову. Можно на этом подробно не останавливаться, но лишь обозначить то, что происходит, несколькими штрихами. В конце концов, шея, мочки, – этого достаточно для того, чтобы читателю захотелось проводить ее до квартиры, а потом – как в американском кино – напроситься на кофе. Этого достаточно. А эротика начнется позже. И будет так, как требует устав Клуба.

А что, если представление в цирке прерывается? Если происходит какой-то катаклизм? Если Кирилл оказывается запертым с незнакомкой в гримерке… Как они туда попали? А может быть, это не просто женщина, а та самая, которая ставит все эти фантастические трюки? Эдакий монстр воображения, цирковая дива в отставке, мадама с мышлением шоу-мена?.. Или, вот, другой поворот. Кирилл встречает старого знакомого, ситуация неловкая, но вполне допустимая. Лысина, мешки под глазами, брюшко. Слащавая улыбка. Кирилл там случайно, говорят же вам, случайно. Или – нет, решили же, что не случайно. А этот его приятель – тот еще персонаж, любитель сахарку, отвратительный для нас, но терпимый для Кирилла, ведь тот помнит его еще юным, стеснительным, – одним словом, другим. Впрочем, может ли быть в эротическом повествовании кто-то противный, отталкивающий? Ну, и шут с ним, идем дальше. В конце концов, можно убрать и лысину, и брюшко. Пусть будет такой же поджарый, как Кирилл, может быть, введем потом его в какую-нибудь пикантную сцену… Итак, они узнали друг друга, и старый знакомый предлагает нашему герою пройти в антракте за кулисы и там… Что там? Что, в конце концов, там?

Максим взмахнул рукой и разбудил свой ноутбук.

«Вошел слуга – в ливрее и при парике, ибо так было велено ему всякий раз встречать гостей, – поклонился, как требовалось по этикету, и возвестил прибытие князя Паласара Льва Тиглатовича. В ту же секунду из-за его атласной спины появился и сам Лев Тиглатович – в черном фраке, словно он и не князем был вовсе, но завзятым каким грумишкой, впрочем, фрак ничуть не портил его фигуры, ибо осанка его оставалась неизменно благородной и изрядной. Войдя, Лев Тиглатович, не замечая Марианны Петеровны, с нежною улыбкою протянувшей ему ручку в митенке, бросился напрямик к Абигайль Ивановне и, облобызав одно из ее белоснежных запястий, да лишь слегка склонив торс в сторону обиженной его холодностию Марианный Петеровны, немедля приступил к делу. А дело у него было вот какое. Ильины давали бал, да не просто бал, но маскарад, и Лев Тиглатович незаметно был приглашен туда с оговоркою, что ни один кавалер не может явиться без дамы. И вот, Лев Тиглатович почел бы за честь, если бы Абигайль Ивановна отправилась без обиняков вместе с ним. Трудность же и двусмысленность его предложения заключалась в том, что сам он желал посетить сей маскарад под видом дамы, тогда как Абигайль Ивановна, несмотря на столь очевидные свои женские формы, должна была нарядиться кавалером. Лев Тиглатович уговаривал Абигайль Ивановну чудо как учтиво, притом окидывая ее всю взглядом и страстным, и почтительным, к тому же явственно не испытывая никакого интересу к Марианне Петеровне, что Абигайль Ивановна, не помня ни себя, ни приличий от незнакомого ей дотоле волнения, согласилась.

Была уж почти ночь, когда скорым шагом вышли они из парадного – юная высокая девица в синем бархатном платье с кринолином и полноватый мужчина небольшого росточку, семенивший рядом с девицей и держащий ее под ручку на женский манер. Они вошли в экипаж и захлопнули черную лаковую дверцу, не оглянувшись и не ведая, что из окна спальни следит за ними Марианна Петеровна, трепеща от обиды и невыплаканных слез.

Надобно сразу же предупредить внимательного читателя: многое из того, о чем я имею честь ему поведать, восстановлено уже лично мною, спустя почти сто лет, по дневникам Абигайль Ивановны и Марианны Петеровны, хранящимся до сего дня на чердаке нашей усадьбы в Соснино. Записывая происшедшее старательно и безо всякой спешки, я нет-нет да и поднимаю затуманенный вожделением взгляд свой на два овальных портрета – Абигайль Ивановны и Марианны Петеровны. Их высокие прически, украшенные перьями и жемчугами, прибраны на сих портретах тщательнейшим образом, глаза темные, выпуклые, с поволокой, глядят пристально на своего потомка, изогнутые линии грудей угадываются под нежным кружевом декольте, станы туго стянуты корсетами, а милые их влажные губы хранят тени таинственных улыбок, кои пленили ни одного кавалера.