Анна Горностаева - Радуга

Покончив с профессором и предоставив ему самому разбираться в семейных проблемах, которые обнаружатся позже, Боб проматывает прабабкину жизнь на десяток лет вперед, чтобы удостовериться, что все идет, как надо: расставание с Павлом, отчаянное согласие на новый брак, дата и время зачатия первенца – все совпадает. Это очень важно проверить, ведь если запланировать потомство в другой день или даже час – появится не дедушка Боба, а совсем другой человек. А Боба это, сами понимаете, не устраивает.

Поистине, это гигантский труд – выстраивать связи, цепочки, часами обдумывать комбинации, каждое звено которых может рухнуть в любой момент! Иногда Боб чувствует себя уставшим, измотанным до предела, вконец обессилевшим. Тогда он выходит за пределы здания, в сад, прогуливается по песчаным дорожкам и смотрит на прекрасные растения вокруг воспаленным, ничего не видящим взором. В мозгу продолжают тасоваться отработанные схемы, и часто в такие моменты его посещает правильная мысль. Тогда Боб спешит назад, за рабочий стол, и проверяет найденное решение. Таких праздно гуляющих по саду не так уж много, но одного-двух всегда можно увидеть, видимо, усталость дает о себе знать. Чаще других Боб встречает длинноволосую привлекательную брюнетку – она бродит между клумбами и шевелит губами, в такт своим мыслям. Зовут ее – Боб вспотел, пока запомнил – Анхесенпаамон.

Чудные имена никого здесь не удивляют, как не интересует и телесная оболочка: ведь находясь в стадии до-рождения, человек имеет весьма условную внешность, возможно, абсолютно не совпадающую с его реальным земным обликом. Все особи находятся на одном уровне физического и психического развития, что соответствует примерно тридцати одному году человеческого возраста. Видимо, тот, кто создавал эту программу (интересно, кто он?) посчитал, что тридцать один – самый продуктивный возраст в жизни человека, неподвластный пагубному влиянию внешних факторов и защищенный от вредного воздействия изнутри, как то: меланхолия, перепады настроения и т.д. Каждый может назваться любым именем или даже словом, которое ему нравится – а от настоящего человеческого имени его отделяют годы, века, тысячелетия. Тут есть Стол, есть Кнопка, Жером, Хуанита, Экскаватор. Вот и Анхесенпаамон – чем не имя? Просто пересидела девушка в Древнем Египте, копаясь в своей родословной.

Один раз Боб даже подошел к ней и, не зная, как познакомиться, долго молчал, стоя рядом. Обсуждать эмоции было не принято, так как считалось, что до рождения никаких эмоций быть не может, а говорить о работе – скучно. Анхесенпаамон сама первая спросила его:

– Ты где родишься?

– В Москве, – это Боб знал точно.

– И я в Москве, – поддержала разговор египтянка.

– А… я думал, в Александрии. То есть в Каире, – среагировал Боб.

Анхесенпаамон фыркнула.

– Египтянином был только один мой предок в семьдесят первом колене. Он много путешествовал, судьба забросила его в Иудею, он женился на местной девушке и остался там. А остальные мои родственники совсем из других мест.

– Понятно. – Подобные истории про своих неугомонных предков Боб и сам мог рассказывать сотнями. Где только их не носило! И в пещерах каменного века, и в древнем Риме, и по средневековой Испании, и при дворе Наполеона…

– Красивое у тебя имя, – нашелся он наконец.

– Спасибо, – оживилась Анхесенпаамон. – Это в честь царицы. А ты скоро родишься?

Вопрос был дурацкий. Кто ж его знает, скоро ли? Два дня пройдет или двадцать веков? Обычно людей вызывали на рождение неожиданно. Если в программе все сложилось, если подходили нужные сроки, если не вмешивался кто-то посторонний… Если, если, если… Но все же у многих это получалось! Значит, существовала надежда.

Боб ответил тоже по-дурацки:

– Более-менее скоро. Вот только решу пару проблем…

– И я, – подхватила собеседница. – Мне тоже надо кое-что доделать.

На этом, собственно, их разговор закончился, потому что оба внезапно почувствовали угрызения совести от того, что работа простаивает, и поспешили каждый в свой кабинет. Но все равно поболтать было приятно.

ХХХ

В тот день все шло отвратительно. С самого утра беспокоила обстановка в Австро-Венгерской империи: императрица Елизавета, известная всему миру как Сисси, дольше обычного занималась утренним туалетом и грозила нарушить планы Боба. Свои роскошные, длиной до пят, каштановые волосы императрица холила и лелеяла и считала их главным украшением двора, если не страны. На мытье головы у нее уходил, как правило, целый день, на обычную прическу – не менее двух часов. В свите Елизаветы, насчитывающей около тысячи человек, состояли специальные служанки, приставленные заботиться о ее волосах. Пока несколько женщин, вооруженных специальными приспособлениями, наводили красоту на сиятельной головке, Сисси не теряла времени даром: сидя перед большим зеркалом в своих покоях Хофбургского дворца, она читала, изучала иностранные языки и даже писала стихи. Дар стихосложения, прославивший Елизавету среди ее подданных, хоть и был благом, но часто мешал сосредоточиться и вводил в меланхолию. Вот и сейчас мелькнувший в воображении образ чайки полностью переключил внимание поэтессы с урока греческого языка на материю более призрачную.