Елена Гвозденко - Потустороннее. Мистические рассказы

Две недели домой не приходил, а как вернулся, Аньку не узнал – постарела, подурнела. Вроде похудела, а еще страшнее стала. А тут узнал, что прервать нельзя, поздно уже. Вот тогда и сорвался, бил люто. Так на ней же как на собаке… Через неделю лучше стало, на работу пошла. Так и работала до самых родов. В роддом увезли, он пошел свободу отмечать. Встретил Эвелину Леонидовну. Это был шанс! Откуда он знал, что труп Аньки и ребенка надо забирать из больницы? Он вообще про Аньку хотел забыть, симку сменил. Как его несостоявшаяся теща нашла? Такой разгром в доме Эвелины устроила, мама дорогая! Эвелина, разумеется, включила женскую солидарность. Вернулся домой, а там ни работы, ни богатых баб. А тут еще и мать узнала и выгнала.

– Представляешь, Олег, сына родного выгнала. А я – один у нее. Хорошо работа в столице подвернулась.

Олег слушал молча, лишь желваки выдавали волнение.

А полгода назад получил письмо по электронке. Открыл – вроде Анька пишет. Я думал, шутит кто-то. Письма стали приходить регулярно. И смс. Просил одного знатока посмотреть, говорит, что не может вычислить адресата, хитрая схема какая-то. И все полгода каждый день пишет, будто и не умирала. И самое страшное – про ребенка рассказывает. А однажды позвонила… Детский плач теперь снится.

– В понедельник, говоришь. Так вот знай, это я буду твоим палачом, гаденыш. Я ее брат, это из-за тебя Анька умерла. И Анька, и сын.

– Брат… Но она же говорила, что одна…

– А ты интересовался? Тебя вообще что-нибудь интересует, кроме собственной персоны?

– Так это ты пишешь?

– Нет, не я, – голос Олега раздваивался, множился. Казалось, целый хор доносится издалека.

– Но кто?

– Аня, Аня, Аня…

– Нет, – Сергей подскочил, – не будет, по-вашему! Не умру я в понедельник, – донеслось уже из коридора.

У входа в общежитие под нелепо согнутой фигурой растекалась лужа крови. Пожилой водитель плакал, куда-то звонил и подходил к каждому с одной-единственной фразой:

– Он сам, я не виноват, выскочил под колеса…

– По-моему, это Сергей из 308 комнаты, – девушка склонилась над телом. – Смотрите, мобильник отлетел.

Она подобрала телефон и тут же экран зажегся от полученного смс.

– Смотрите, какая-то Аня: «Теперь вижу, что соскучился»…

Как же душно, надо приказать, чтобы топили меньше. Кровавые отблески все ближе, ближе, нечем дышать, скорее на воздух, утопить в морозной терпкости, что не уничтожить. Опять эта ухмылка, она повсюду: мелькнет из-под треуха извозчика, выскочит вдруг на глупом лице кухарки – повсюду, не спрятаться, не убежать. Начнешь писать, кисти сами выводят. А соглашаться нельзя, без того слава рокового портретиста. Только не Столыпина, прощу ли себя? Да и молва, припомнят все разговоры дружеские, письмо Эварницкому, в котором ругал правительство и премьера. Оршар на днях уговаривал, мол, напишите, раз так просят, иначе от этого тирана не избавиться. А противостоять все труднее – душит, ухмыляется…

***

Ноябрьский ветер расплетал косы почерневших ветвей, выметал с обледеневшего асфальта городской мусор, щедро осыпая припозднившихся прохожих. Быстрее к свету центральных улиц, в уютное нутро редких маршруток. Эх, написать бы этот вечер, это бегство от холода, это погружение в себя. Ноги скользят, того и гляди, упадешь, а тут еще чудик этот.

– Ромус, ну, правда, я договорился. Только представь, медитация рядом с таким сгустком энергии!

– Тим, как ты себе это представляешь? Допустим, охранник – свой человек, но камеры, там же всюду камеры.

– Все под контролем, не зря же все лето в реставрационной мастерской вкалывал. Все отключат и подкрутят, да нам с тобой не так много времени и надо, пару часов, не больше.

Роман, как и многие будущие художники, увлекся Нью Эйджем еще на первом курсе. Медитации, психоделические практики, состояния измененного сознания рождали новые, яркие образы, приближали к любимому сюрреализму.

– Только представь, – не унимался высокий сутулый Тимофей, подставляя худое лицо под потоки ледяного воздуха. В тощей бородке запутался пожухлый лист.

«Не холодно ему что ли? А глаза-то, глаза, какое интересное освещение, кажется, что не отражение фонаря, а свет, идущий изнутри. Написать бы».

– А почему обязательно сегодня? Я с Марфушей договорился, – Роман остановился.

– Какая Марфуша, я тебя умоляю. Ре-пин! Портрет Столыпина! Тот самый, между прочим, роковой.

– Ага, и два ненормальных, распевающих мантры в музейном зале.