Виталий Коновалов - Сказки и антисказки

– Заходи, заходи, добрый молодец! Что ж ты, дела пытаешь, аль от дела лытаешь?

– Да вот, суженую свою, Марью-царевну, разыскиваю… Говорят, сгубила ее мачеха, так хоть могилу ее увидеть…

– Вон оно как… – помрачнела старуха. Потом придвинулась к королевичу и так долго и пристально смотрела ему в глаза, что по спине его побежали мурашки, и грозно спросила:

– Любишь ее?

– Люблю, бабушка!

– Тогда ступай по тропинке. Дойдешь до дороги, пойдешь по ней налево. Там сам увидишь все, а сердце тебе подскажет, что делать. Ступай!

Не прошло и часа, как королевич выехал на дорогу, идущую через лес. Как было сказано, Елисей повернул налево. Вскоре он с удивлением заметил указатель с кривой надписью «Гроб Хрустальный» и стрелкой. По крайней мере, ехал королевич правильно.

«Гроб Хрустальный» оказался низкопробным трактиром. В темном зале с низкими, закопченными потолками воняло сивухой, тухлятиной, из которой варили похлебку, и блевотиной. Какая-то женщина, шаркая ногами, ходила между столов и, низко опустив голову, подавала еду и выпивку, а мужчины, сидящие за столами, грубо орали ей: «Пошевеливайся!» Королевич Елисей сел за свободный стол и женщина повернулась к нему…

Елисей похолодел. Это была она, его ненаглядная, Марьюшка, Машенька, но в глазах ее застыло столько боли и страха, что они казались мертвыми.

– Ты… Не может быть… – прошептала она и рухнула без чувств.

Королевич подхватил девушку на руки, посадил ее на коня, вспрыгнул в седло, но тут какой-то быдловатый парень схватил коня под уздцы.

– Кууда? – широко, но фальшиво улыбаясь, спросил парень – Хочешь побаловаться? Гони золотой и валяй наверх, там комната есть…

– Пшел вон, смерд – сказал Елисей, едва сдерживая рвущийся наружу гнев, но парень, не отпуская поводьев, засвистел в два пальца. Елисей с каким-то звериным удовольствием пнул кованым сапогом в рябое лицо и удовлетворенно услышал хруст и хлюпанье ломающегося носа. Свист оборвался, но из трактира выскочили братья и просто любопытные, поглядеть на забаву. Королевич достал из ножен меч и все претензии к нему, по-видимому, отпали – по крайней мере, приблизиться никто не рискнул…

Елисей гнал коня. Марья-царевна пришла в себя, но только подвывала тихонько, да с таким отчаянием, что на глаза королевичу наворачивались слезы. Он примчался к избушке Бабы Яги, бросился ей в ноги:

– Помоги, бабушка! Посмотри, что с ней сделали! Может, зелье у тебя какое есть?

– Баньку я истопила, чуяла, что сюда ты ее принесешь – кивнула старуха. – Попарю ее сейчас, а дальше ты сам. Если любишь – получится…

…Королевич Елисей и Марья-царевна лежали, обнявшись, в душистом сене. Сначала царевна только выла без слез, а королевич нежно целовал ей кончики пальцев. Потом разрыдалась на груди Елисея; потом, захлебываясь слезами, рассказывала, как пожалела ее служанка и не стала связывать руки и ноги, вопреки приказу мачехи. Как набрела Марья на ночь глядя на притон братьев.

– Их люди из села выгнали, беспредельщики они… А куда мне было податься? Вот и стала у них… цацкой…

Королевич прижал любимую к груди, и наконец, рыдания стихли и их губы, а потом и тела, слились воедино, могучим потоком любви смывая всю грязь и боль…

– Я была как мертвая, а ты разбудил меня, и теперь я снова могу наслаждаться жизнью…

– Ну на самом-то деле, ты не просто можешь, ты должна…

– Как? Я боюсь, я не знаю, как жить в этом мире…

– Ничего не бойся, теперь я всегда буду с тобой… Ладно, спи давай, завтра домой поедем…

До вершины оставалось всего ничего, и Сизиф напрягся. Вот сейчас, еще чуть-чуть, и руки не выдержат, нужно будет отпрыгнуть в сторону и камень снова покатится вниз…

…Когда-то давно, когда потрясение от собственной смерти и от тяжести наказания за давнюю оплошность слегка притупилось, Сизиф пытался считать подъемы на гору. Когда дошел до «Μυριακισ μυριοι» 2 2 Десять тысяч раз по десять тысяч; сто миллионов, самое большое число, использовавшееся в Древней Греции был счастлив, как ребенок; была бы у него чаша с вином, отпраздновал бы… Вскоре считать он бросил.

Долгое время потом Сизиф не думал вообще ни о чем, тупо, механически толкая камень вверх; когда камень срывался, даже не радовался короткому отдыху, спускался вниз медленно, шаркая ногами и не глядя по сторонам – все равно вид протоптанной им дороги он знал наизусть до мельчайших подробностей.

Потом бывший царь стал заключать сам с собой пари, в каком именно месте сорвется камень. Потом стал устанавливать себе предел, до которого камень во что бы то ни стало нужно было дотолкать. Потом стал понемногу отодвигать его вверх. Это оказалось неожиданно непросто, одной силы было явно недостаточно. Любая неровность на дороге, любая выщербинка на камне могла стать роковой, но Сизиф не сдавался. В конце концов, времени у него в запасе было не просто много, а бесконечно много…