Кантемир - XYN

Живой и так сильно любимый человек держит меня за руку. Резко сделав нарочито серьезное лицо, она поворачивается ко мне, несколько минут смотрит на меня, будто с укоризной. И вдруг целует. Тут взор моего сна отделяется от тела – теперь я могу видеть и самого себя. У меня роскошные длинные волосы. Грязные, заношенные до дыр на пятке джинсы. Расстегнутая рубашка. Прекрасные мы – стоим и целуемся. Наши руки, минуя глупую одежду, касаются спин друг друга. Люди снуют – кто куда. Оборачиваются на нас. Больше не имея сил стоять на месте, все в том же поцелуе, я толкаю ее к стене здания. И все это как будто длится вечность. Самая лучшая вечность из всех возможных. И невозможных. Облокотившись о стену, она обвивает ногами мое тело… И тут сон обрывается.

Я просыпаюсь в холодном поту. С желанием наконец выдохнуть, я нервно и пристально смотрю на белый потолок своей спальни. Пытаясь отвлечь себя, ищу на нем неровности и шероховатости, высматриваю тени, которые своими огнями порождает ночной город. Когда тревожный сон отступает, появляется пустота. Потом чувство утраты. Гнев. А потом и слезы. Я вдруг начинаю понимать, что она мертва. А я жив. Но никто из нас никогда больше не будет счастлив. Мне становится гнусно от осознания того, что всему этому виной – Я. Преподаватель экономики. Недописатель. Литературный критик. Неудачник-бизнесмен. И глупец.

…Странное начало романа, не правда ли?

Что-то я заговорился. Вчера приезжал Марк и, выпив по стаканчику виски, почему-то мы начали говорить о его матери. Когда я спросил, помнит ли он, что было после того, как я ушел, он ответил:

– Она приготовила мне ужин, уложила спать, а утром я увидел ее уснувшей в кресле. Она придвинула его прямо к окну. Рядом стоял бокал вина, а на подоконнике лежала книга. Кажется, «Милый Друг», – он выдержал большую паузу, – слушай, пап, раз уж ты захотел поговорить об этом всем… Может это и глупо, и бессмысленно, но мне все же интересно – почему ты так поступил? Нет-нет, вообще не так… мне хочется узнать, какая была твоя жизнь, твоя молодость, как ты стал тем, кем являешься (тут он, конечно, перегнул с банальностью, но я не подал виду)? Ты знаешь, сейчас я нахожусь в очень сложной ситуации и совсем не понимаю, как с этим всем справиться.

Тут он прервался. Я вопросительно, немного ухмыляясь, перевел взгляд со стакана на сына. Марк немного нервно продолжил:

– Нет-нет, ничего конкретного. Все нормально. Просто сейчас я пытаюсь найти ответы на абсолютно разные вопросы. Мне никто не помогал понять, что плохо, что хорошо. Никто так и не рассказал мне, что такое честь, что такое достоинство. Я рос не только без отца, но и без матери. После того, как ты ушел, ей пришлось самой платить за квартиру… Пришлось много работать. И я рос в абсолютном одиночестве. Нет-нет, я, ни в коем случае, не пытаюсь тебя обвинять за что-либо… это был твой выбор и, может быть, теперь я даже понимаю, почему ты так поступил. Просто я совсем ничего о тебе не знаю. Я никогда не видел свою бабушку. И никогда не видел своего дедушку. Даже их фотографий мне так никто и не показал. А каждый раз, когда я пытался спросить у мамы, как вы с ней познакомились, она говорила, что расскажет потом. Теперь у меня есть только ты.

Я был в растерянности.

– Марк, обещаю тебе рассказать обо всем в следующий раз, – этот трюк я, по-видимому, украл у его матери, – но сейчас я совсем не готов… Кстати, ты читал «Милого Друга»…

Так и закончился, толком и не начавшись, этот первый тяжелый разговор отца с сыном, который я, как всегда грамотно, перевел на какую-то бессмысленную болтовню. Проводив его до такси (машину он оставил на стоянке), расцеловав его как только мог и вернувшись домой, я сел на табуретку в прихожей и посмотрел в зеркало, что висит напротив. Вдруг я с ужасом осознал: мне совсем нечего ему сказать. Я преподаватель экономики, был женат, разведен… Написал несколько глупых, бульварных романов – вероятно, из-за одиночества и кучи свободного времени. А больше ведь ничего и не помню. Помню лишь, что запретил своей матери видеться с внуком. Помню, что отец не захотел издеваться над ее чувствами и отказался от встречи с Марком, пока его не увидит мать. Их уже не стало. Их всех уже не стало… Помню, что был ужасным сыном. Помню, с раннего детства посещал психотерапевтов, был одиночкой и отличником. И даже это немногое скорее похоже не на воспоминание, а на сумрачный туман. Я не помню. Не помню ни одного яркого момента из своего детства. Не помню, как мама читала мне на ночь сказку. Не помню, как папа водил меня с собой на какое-нибудь излишне мужское развлечение – скажем, футбол. Не помню. Я не помню. И, вполне возможно, не помню лишь из-за того, что всего этого не было.

Читать дальше