Наталья Рубанова: Анфиса в Стране чудес

– А ты бы смогла за мной, как она? – вспомнила Анфиса давнее, когда смотрела фильм с Небезызвестным.

В кадре Ди Каприо был прикован, к какой-то трубе, и вода заливала отсек, а Роуз аффективно плыла к красавчику с топором. Анфиса тогда промолчала; молчала она и сейчас, потеряв всякие ориентиры – она ведь не знала, зачем ей эти все Бардо, в ассортименте с принцем, методологией и пустым желудком. Анфиса, впрочем, не решаясь упасть окончательно в собственных глазах, наспех вытерла глупые слезы и чихнула, шепнув в пустоту:

– Да разве может быть что-то хуже, чем упасть у себя самой в собственных глазах? – и, отряхнувшись, пошла искать чудо в щекотливом промежутке между жизнью и ее подобием.

«Тиха украинская ночь», – пронеслась строчка мимо Анфисы, и тут же скрылась за ярким месяцем, который так и хотелось лизнуть: он был будто леденец на фоне темного неба с парой-тройкой вылинявших за день тучек. Анфиса подняла глаза вверх и вдруг поняла, что никакая сейчас не ночь, а самый настоящий белый день, и стоит она аккурат в центре Дерибасовской, слушая обрывки интеллектуальной беседы:

– Вы бы, мадам Жлобенко, не вдалбливали в огурцы столько соли. Огурцы – не девушка в положении!

– Я, мадам Лохушко, и рада бы поменьше соли, да Фанька того и гляди выродит!

– Вы бы, мадам Жлобенко, все-таки поменьше… А Фанька и капусты съест.

– Да Фанька-то уж всю капусту сожрала, мадам Лохушко! Так что к ужину не приглашаю, пока Фанька не выродит; уж не обессудьте, мадам Лохушко!

Отойдя куда подальше, Анфиса заметила полинявших, как тучки, путанок лет по осьмнадцать, а прямо по курсу – крайне мерзкого типа. Это был майор Похр е нушко, действующий согласно пунктам разнообразных приложений к несуществующей Инструкции.

– Здрасьте, здрасьте, – тошнотно изменил он положение лицевых мышц улыбкой. – Никак, на заработки?

– Никак нет, – ответила Анфиса. – Хотя, работка бы не помешала, нельзя же жить на одну стипендию!

Майор Похренушко загоготал:

– Да кто ж тебя на работу без блата возьмет? Эх, зелень… – он почесал затылок. – Вот, правда, если хочешь Большой и Чистой Работы, приходи вечером на сеновал. Придешь?

– А чего ж не прийти, – сказала Анфиса. – Приду. Только с Бхагаваном.

– С каким таким Бхагаваном? – переполошился Похренушко и даже не успел цыкнуть на пасущихся недалеко пасторальных путанок: чистый фа-мажор, неразбавленный! – Бхагаван нам не нужен!

Анфиса пожала плечами и направилась было к морю, оставляя легавого у открытого кафе, но тот быстро отставать не привык:

– Ваши документы, – сказал он официально.

Анфиса протянула паспорт.

Майор Похренушко долго изучал графу «место жительства» и, напрягши мозг, догадался: Анфиса не из местных.

– Почему прописана не по Дерибасовской? – он вытаращил на Анфису мутно-поносные глаза.

–..?!

– Прописаны в другом городе, а по Дерибасовской расхаживаете, как по дому родному! Платите штраф.

– Но за что? – Анфиса обалдела от такого идиотизма.

– За то, что не зарегистрировались.

– Но я только приехала…

– Короче: или штраф, или вечером на сеновал, ясно?

– Не очень, – Анфиса разозлилась не на шутку и крепко выругалась.

– Ах, так? – разъярился Похренушко. – Взять ее!

Откуда ни возьмись, появилось еще несколько легавых: Анфису затолкали в «воронок» к трем фа-мажорным путанкам.

– За что? – тихо поинтересовалась у самой себя в воронке Анфиса, а тощенькая с малиновой, размазавшейся на губах, помадой, объяснила:

– За что, за что. За «Титаник», известно. Ди Каприо, Роуз с топором… Вот и торчи в ментовке теперь, москвачка хренова.

– Дура, – сказала Анфиса и отвернулась. – Ты хоть «Муму» успела в школе прочитать?

Майор Похренушко не дал возможности расставить точки над шедевром классики и, залезая в воронок, наклонился к Анфисе: она почуяла, как противно несет от него луком, п о том, политинформацией и хоровым дирижированием.

– Так как – «туда» или на сеновал?

Анфиса в секундном размышлении «сказать-не сказать гадость?» ужаснулась, до какой же степени она глупа, если материализует постоянно какое-нибудь Г. вместо «большой и чистой». Вот и сейчас: проститутки, офигевший мент, жара; до моря – рукой подать, а ее везут в ментовку…

– Я твой самый знаменательный числитель, – продолжал распинаться Похренушко. – Из первого ряда.

– А я тебя на «ноль» разделю, – осенило вдруг Анфису, и внезапно исчезло все: Похренушко с запахом изо рта, глупые путанки, душный «черный ворон», не списанный с 1937-го, и даже сама Дерибасовская. Жаль было только море…