Валерий Шемякин - Дэзи и ее мертвый дед

Он услышал скрип ступенек и увидел вдруг перед собой страшную рожу с дико выпученными глазами. Волосатая рука сжимала качающиеся перила, другая – пистолет.

– Кто такой? – спросил страшный тип, наставляя дуло Ярику в лоб. – Чего уставился? Опусти глаза. Стрелять неприятно.

Ярик почувствовал, как под животом стало горячо, а ступни ног похолодели.

– Это же Ярик! – произнес кто-то из-за спины человека, только что намеревавшегося убить Ярослава Байдуганова.

– Ярик?!. А-а… – убийца опустил пистолет и с ухмылкой покачал страшной рожей. – Ты бы, Ярик, носки сменил, дышать тут нечем…

Они развернулись и направились вниз. Страшная рожа, улыбаясь, обернулся в проеме:

– Вали отсюда, Ярик! Сейчас мусора прискочат…

Свою лежанку Ярик не покинул. Он не мог встать. Ноги отказались подчиняться. Он долго стучал по деревянному полу ковбойским сапогом, никто на его зов не поднялся.

Милиция приехала только на десятый день. Лошадей в конюшне не обнаружили, лишь старый мерин бродил под окнами ресторана…

Ярик был мертв. На его теле не обнаружили огнестрельных ран. Умер он своей смертью, хотя и не очень чистой, скончался как раз накануне вступления в права наследования…

Из морга его забрала та самая грудастая блондинка, с которой он в пьяном беспамятстве расписался, похоронила она его скромно – в могиле, где уже лежали мать с отцом. Тимур на похороны не явился. Была, правда, Лола Курбатова.

С утра и до самого вечера он сидит на открытой веранде, в плетеном кресле. Сидит как мертвый куль, не чувствуя своего тела. В старости он стал грузным. Но избыточный груз не давит. От него ушла боль, она ушла одновременно с желаниями. Желания и боль всегда идут рядом. Лишаясь одного, утрачиваешь и другое. Он ничего не ест и не пьет. Почти не шевелится.

В начале лета Соня вывозит его на дачу, и он живет здесь под присмотром внучки Дэзи. Обычно к вечеру Соня, его младшая дочь, возвращается, появляется еще кто-нибудь из родственников, чаще всего Марина в сопровождении взрослых сыновей – Семена и Тихона. Дача куплена Мариной, старшей из его трех дочерей, но пользуется ею вся большая родня, а он теперь пребывает тут постоянно. Про него нельзя сказать, что он «пользуется» – он уже почти ничем не пользуется. Как, впрочем, никто не пользуется и им, он стал обузой, но не смеет уйти раньше назначенного времени.

В шестьдесят шестом году в привокзальном парке Хабаровска старая цыганка в обмен на железный рубль с профилем Ленина пообещала ему, что он умрет в восемьдесят четыре года. Цыганка была мудра, в ее глазах он видел колдовскую силу, это не было преувеличением, эта сила сопровождала его всю жизнь. Это был знак, это был код, он прожил, не сознавая того, свою жизнь во власти этого кода. Несколько раз ему выпадало умереть. Были случаи, когда, попадая за грань, он не должен был вернуться, но он возвращался и ждал. Он ждал этой даты. Хотя не всегда помнил о ней. Ему было восемьдесят четыре. Пройдет день, пройдет ночь, ему исполнится восемьдесят пять. Пожизненный срок заканчивается. Теперь его занимает только это – он не имеет права переступить черту.

Дэзи присматривает за ним. Появляется, дергает за воротник вязаной кофты, спрашивает: «Дед, ты спишь?» и надолго исчезает. Ей скучно. Детей в соседских домах нет. Живут либо взрослые, либо совсем малявки, а ей, уже почти двенадцатилетней, хочется потреблять ровесников, но приходится потреблять немощного деда, это не доставляет ей удовольствия.

В это утро, когда Соня упаковывала его в памперс и выкатывала в кресле на веранду, он кряхтел:

– Видимо, сегодня умру. Откладывать больше некуда.

– Ты совсем озверел. Ни капли жалости. Говорить мне такое…

Она права. Умереть может каждый. В любое время. Но не объявлять об этом заранее…

Дэзи – маленькое чудовище. Когда-то дед дразнил ее «козой-дерезой», странным образом дразнилка трансформировалась в Дэзи. Как зовут ее на самом деле, он не помнит.

Дэзи разговаривает с ним как мать – чуть крикливо и строго, будто с ребенком. Он улыбается внутри и не отвечает ей. Бормочет что-то свое. Маленькая обезьяна из всякого пустяка устраивает представление. Часто не безобидное. Дэзи догадывается, что дед не чувствует боли, и не воспринимает его вполне живым. Справляет свои мелкие надобности прямо перед его носом, в уборную бегать ей лень.

– Дед, когда ты умрешь?

Если бы ты знала, дитя, думает он, какие чудесные события разворачиваются в эти минуты перед моими глазами, если бы ты знала, каким прытким красавцем был твой дед, если бы ты знала, какие феи окружали его, какими сладостными муками окрашены были дни его молодости. Иногда ему даже жалко бывает себя, молодого. Сколько было волнений из-за чепухи.