Элейн Эванс - Заменяющая солнце

Я покинула стены родного дома в ноябре, как только общественность стала осознавать, что война – реальна, что все действительно происходит. Я не могла просто сидеть сложа руки, сердце рвалось из груди на встречу жизни.

Мать писала мне письма по началу рассказывая, что весь Париж охвачен волнениями скорой приближающейся угрозы, немцы вели так называемую странную войну, выжидая наилучшего момента наступить, всё вокруг ей казалось таким странным, не только люди, но и в воздухе было что-то необычное. Иногда, открывая окошко, можно было услышать слегка кисловатый, почти хвойный запах пороха. Игра разума началась ещё до начала войны с Францией.

В июне ситуация на западе Европы сильно обострилась, вскоре Париж и вся северная часть Франции, проиграв сражение врагу и потеряв больше ста тысяч солдат, были оккупированы немцами. Они сразу же навели свои порядки в Париже, присваивая всё на своём пути и переименовывая улицы, формировали новое государство. Узнав об этом я горько плакала, не имея возможности получать вестей из дома, справится о здоровье матери и сестры. Я следила за всеми новостями, стараясь быть в курсе того, что происходило на родных Елисейских полях. Быть вдали от дома – это всегда нелегко, а находясь на линии фронта, помогая раненным солдатам, постоянно слыша мольбы о помощи, я искала в них голоса своих родных и сотрясалась от ужаса, видя какие увечья наносит война всему живому. Тогда я ещё не знала, как обстояли дела в оккупированном Париже и других территориях Франции.

А сейчас мы жили втроем в нашей старой квартирке близ парка Монсо, я, Элли и Лори. Мама скончалась от воспаления лёгких в сорок третьем году, что было для меня сильнейшим ударом, когда я вернулась домой. Не могу сказать, что сестра приняла нас с особым энтузиазмом. Она быстро отметила, что я вернулась без мужа, а значит моя жизнь раз и навсегда сломана. Я конечно же так не считала.

Трудно было сказать, отразилась ли эта война хоть как-то на мировоззрении Элли. Матушка часто повторяла ей «Весь мир не лежит у твоих ног», на что старшая сестра парировала «Мир – может быть и нет, а Париж – будет». На книжной полке в её комнате стояло несколько новых наград с песенных конкурсов, я отчётливо видела гравировку на бронзовых статуэтках «22 апреля 1942 год», «9 февраля 1943 год», отчего я сделала вывод, что жизнь Элизабет в оккупированном фашистами Париже никак не переменилась и не отличалась от той, прежней. Следовательно, сестра оставалась той же Элли, какой я помнила её, сильной и независимой, упорной и дерзкой, холодной и порой беспощадной.

Сестра меняла ухажёров как перчатки, которых у неё к слову было очень много, к любому туалету всегда находилась подходящая пара. Я не успевала следить за этим калейдоскопом, а также нарочно не запоминала их имён, стараясь огородить себя и дочь от посторонних. Работая в больнице святого Марка неполный день, я спешила домой к дочке, так как Лори могла быть под присмотром только пока сестра занимается своим утренним туалетом до полудня. Лори нравилось наблюдать за тётей, её привлекали блестящие украшения, тюбики губной помады и жгуты для бигуди. Элли же в свою очередь не выказывала никаких особых чувств к ребёнку, но и не отталкивала её, разговаривая с малышкой на равных, обсуждая какие серьги лучше гармонируют с платьем, подаренным её новым кавалером. Меня ничуть не смущала такая связь между тётей и племянницей, я верила, что сестра ни за что бы ни причинила вред ребёнку.

Вернувшись домой к полудню, я увидела Элли в одном из её многочисленных шёлковых халатов на запахе с вышивкой, она уже была причёсана и нанесла макияж, её каштановые локоны аккуратно спадали до плеч, а ярко-красная помада на губах просто кричала на бледной, почти прозрачной кожей. Всё же после войны она изменилась, стала намного стройнее. Я бы даже сказала, что она исхудала. Для меня это оставалось загадкой, ведь каждый вечер, по её словам, она ужинала в лучших ресторанах Парижа. Но даже не смотря на её худобу, быстро взглянув в зеркало у входа, увидев себя в тёмно-синем платье ниже колена с карманами и наспех заколотыми за ушами волосами, я почувствовала, что являюсь лишь бледной тенью Элли. Глаза словно серые мыши прятались на бледном лице, а в уголках уже появились морщинки, не скрывая усталости прожитых лет.

Сестра радостно хлопнула в ладоши увидев меня. Моя дочь сидела рядом у её ног, в лаковых туфлях Элли, которые были ей далеко не по размеру, она радостно улыбалась, глядя на меня.