Ольга Ицкова - Нагой человек без поклажи

У этого широкоплечего амбала с голосом 15-летнего подростка, кажется, совершенно отсутствовал инстинкт самосохранения. Напивался он до беспамятства; пару раз – признаю, моя вина, не доглядел – выпрыгивал раздетым на мороз, чтобы искупаться в снегу. Меня до сих пор удивляет, что он ни разу не загремел в больницу с обморожением. Единственное, что заставляло его страдать после подобных выходок – похмелье и неизменный, как он выражался, «пилёж» его жены. Эта по истине святая женщина работала здесь же, в столовой для шахтеров старшей поварихой. Каждый раз, когда мы с Берлом появлялись на пороге, Левина жена, как и три ее соседки по комнате, тяжело вздыхала и благодарила нас с Берлом, что доперли ее хряка до порога. Меня всегда удивляло, как Берл легко поднимал и тащил упитанного Леву, тогда как я, хотя и был очевидно спортивнее, каждый раз запыхивался так, словно бежал кросс по пересеченной местности, а не тащил пьяного приятеля. «Спасибо» Лева нам никогда за это не говорил, только сопел недовольно на следующий день, когда мы все вместе обедали в шахтерской столовой. Эти совместные обеды были еще одной традицией, которую привнес в наш микро-коллектив Берл. Разумеется, они существовали и до моего появления, а я лишь стал приставным стулом за общим столом и лишним участником традиционной игры «что я буду делать, когда вернусь на материк». На таких обедах Лева оскорбленно сопел, ну а Берл – что же, Берл почти всегда смеялся.

Эта его способность искренне хохотать надо всем, практически складываясь пополам, никак не вязалась с его привычно суровым образом. На деле же оказалось, что я просто боялся и сторонился его первые пару месяцев. Берл был настоящей душой компании.

Ко всему прочему, у него была совершенно неуемная потребность нарекать людей одному ему понятными прозвищами. Он говорил, – так яснее. Ему – возможно, но я недоумевал. По его словам, так он лучше воспринимал общество, и так куда легче было различать тех, с кем хочется общаться, и тех, кого не жалко оставить в шахте.

Когда я только появился на приставной раскладушке в их комнате, на приставном стуле за их столом и лишним элементом в их обычно изолированном социуме, мужики наперебой стали придумывать мне прозвище. Их вполне можно было понять. Из развлечений в Баренцбурге были разве что вечера самодеятельности в местном Доме Культуры, товарищеские футбольные матчи и заплывы в бассейне с подогретой морской водой. Мне – все в новинку, все интересно и волнующе; им – который год вокруг снега́ и Лева, задорно играющий на аккордеоне. Кажется, именно Лева первым обозвал меня Пижоном, остальные с радостью подхватили, конечно, но не Берл. Некоторое время я оставался для него безымянным, безликим «ты».

Но я отвлекся. Итак, я тащил арматурную собаку к порту. Поговаривали, что какое-то время назад этих утопленных собак в воде было так много, что корабли, раз в полтора месяца привозившие на остров продукты, даже не могли пришвартоваться. Тогда всех утопленных собак выудили, а обитателям поселка строго-настрого запретили заниматься такой ерундой. Но для Берла закон был не писан, и он заявил, что новичок – которым по несчастливому стечению обстоятельств был я – обязан пройти обряд посвящения.

Больше всех, глядя на мои потуги, радовался Берл. Он, верно, мог бы единолично осветить мне дорогу своей широченной улыбкой. Но непроглядную темноту полярной ночи прорезало только северное сияние, развернувшееся во всю ширь чернильного неба. Весь первый месяц в Баренцбурге у меня затекала шея от того, что я вечно ходил с запрокинутой головой.

Отличить воду от неба было сложно. И одно, и другое подозрительно походило на разлитую по недоразумению нефть. На небе полыхало северное сияние, в воде же оно отражалось. Я внимательно смотрел вниз на то, как моя собака летела навстречу воде. Совершенно не к месту я подумал, что, упади я с такой высоты, я бы умер от того, что разбился бы о воду, как об асфальт. Наконец, раздался громкий плеск. Мне казалось, прошло очень много времени, но на деле же пролетели жалкие мгновения с того момента, как я столкнул железную корягу с причала до ее встречи с ледяными объятиями океана.

– Ну что, Грач, – сказал Берл, широко разведя в стороны свои длинные руки, – ты теперь официально один из нас!

Объятия у Берла были очень крепкими, несмотря на его обманчивую внешность. Следом за поздравлениями он, разумеется, со смехом натянул мне шапку на глаза и хлопнул по плечу. Всю дорогу от бюста Ленина до порта я красочно представлял себе, как сниму рукавицы – специально, чтобы сделать это голыми руками – и придушу Берла за то, что он заставил меня через это пройти.