Александр Пиралов - Дядя Катя, или Сон в зимнюю ночь

Я слушал с полным безразличием, хотя давно подозревал, что Святослав подкладывает жену под нужных людей, впрочем, не исключая, правда, возможности и варианта «самоподкладывания» при невмешательстве мужа, поскольку все сильнее убеждался, что в лавочке он является кем-то вроде свадебного генерала. Делами же по-настоящему рулила старшая на четыре года и гораздо житейски более искушенная Сусанна. Впрочем, все это меня не слишком беспокоило. Если мой сын постепенно превращается в сутенера, приманивая клиентов на жену, то это лишний раз свидетельствовало о том, что его фирма на грани банкротства.

В конце концов я потерял к ним интерес, а по существу ответил тем же, ибо уже давно эту парочку не интересовал.

После смерти Жанны я все чаще находил отдушину в Гаяне. Дни и ночи она проводила у моего изголовья, когда осознание кошмара вдовства, грядущего одиночества и безысходности, вызванное кончиной жены, сломило меня до такой степени, что последовал стресс чудовищной силы, и дочь, потрясенная смертью матери не меньше, чем я, ушла в отпуск, дабы ухаживать за отцом. Не знаю, как бы я выкарабкался, не будь ее рядом.

Лицом она не вышла и вообще не принадлежала к тем женщинам, которые интересуют мужчин. Была необщительной, вещью в себе и в компании, особенно многочисленной и шумной, чувствовала себя чуждой. Я опасался, что она останется одна, и даже пытался познакомить ее с сыном своего коллеги. Тем не менее замуж Гаянэ все-таки вышла и даже родила мальчика, чего я от нее, давно переступившей порог двадцатилетия, признаться, уже не ждал, и теперь была на сносях снова.

Как и Святослав (пусть никого не удивляют столь разные имена моих детей, этим мы с Жанной отдали дать многонациональному составу наших пращуров), она тоже занималась торговлей. Однако если сын был по этой части полным бездарем, то дочь, напротив, проявляла хватку, скорее свидетельствовавшую о реальном воздействии на нее владикавказских корней.

Возглавляла она общество с ограниченной ответственностью «Ностальгия», которая бережно хранила старые добрые традиции. Вместо модельных див покупателей встречали мордастые и грудастые богатырши в грязных халатах, наброшенных на телогрейки, из которых торчали комья ваты. Эту экзотику дополняли очереди, счеты, весы, допотопные гири и обилие самого разного хлама вроде разбитой деревянной тары и обрывков оберточной бумаги на грязном полу. Гаянэ призналась мне однажды, что прокручивала даже идею с талонами на колбасу, торжественно выдаваемыми магазином постоянным покупателям, но сочла это перебором.

Сей раритет размещался в гнилой деревянной хибаре, был окружен сетевыми колоссами и, казалось, обречен на гибель. Тем не менее «Ностальгия» не просто выживала, она процветала. Зарплата здесь была такова, что у сетевых див текли слюни от зависти. Они умоляли Гаянэ взять их на работу, но та и слышать не хотела о работницах, развращенных вежливым обслуживанием и цензурной лексикой. Контролирующие органы без конца ругали ее за колорит, но она держалась за него с цепкостью альпиниста, зависшего над пропастью. В результате у магазина был свой покупатель – едва ли не все алкоголики округи, которым не надо было, чтобы труженица прилавка спрашивала елейным сопрано – «что вам угодно?». Достаточно было визга «че рожу выставил, урод», а коли еще и ядреный матюжок добавит, то большего счастья и не надо. Если сетевые магазины открывались в девять, то «Ностальгия», предлагавшая огромный выбор водки и пива на любой кошелек и вкус, распахивала свои двери на час раньше. К этому времени вокруг магазина уже собиралась толпа страждущих, и за этот час Гаянэ со товарищи делала едва ли не всю дневную выручку.

Удивительнее всего, что весь этот рационализм причудливо сочетался в ней со склонностью к созерцательности, мистике и одиночеству. Она призналась мне как-то, что на могиле матери, где бывает в последнее время все чаще, обретает и успокоение, и свободу. Второй раз в моей жизни слово «свобода» прозвучало пристегнутым к смерти, причем не как освобождение от юдоли печалей земных, а как обретение независимости духа.

В первый раз нечто подобное сказала мне бабушка за два дня до кончины. Она очень долго разглядывала меня, потом вдруг сказала:

– Артур, если мне была дана возможность пережить самое радостное мгновение нашей жизни, я бы наверняка выбрала выставку.

Я со страхом подумал о ее рассудке, поскольку, похоже, у нее начиналось двоение образа.