Александр Волог - Эта долгая война

…Здесь замедляют шаг всегда
Все проходящие года.
Здесь дремлют в памяти живых
Противотанковые рвы;
Здесь про запас хранит земля
Ежи и минные поля;
И вызывающе глубок
Никем не занятый окоп;
И запасные диски ждут,
Когда бойцы сюда придут;
И выложен последний ряд
Противотанковых гранат.

Они положены для нас,
И здесь нам встать в тревожный час,
В окопе этом, в полосе
Волоколамского шоссе.

…Прикинем, где кому стоять,
В какие секторы стрелять.
Минуту помолчим-ка все:
Волоколамское шоссе

Над станцией Мга – пурга.
В снегу – блиндажи врага.
Сорок тяжёлый год.
Наступает Волховский фронт.

Без выбора, всех подряд,
Срубает свинцовый град.
Но там, за кольцом блокад,
Держится Ленинград.

А значит, приказ – Вперёд! —
У каждого в душу бьёт.
И фронт, скрежеща, ползёт,
Кусая кровавый лёд.

– Той ночью – сказала мать —
Тебя мне пришлось рожать…

Ничейный окоп. Снега
Сожжённого пункта Мга…

На клочья пургу кромсал
Трассирующий металл,
Но фронт поднялся и встал
На бруствера пьедестал.

Он, вроде, был невысок,
Со шрамом наискосок,
Нахмуренный, как война,
Шинель немного длинна.

Пожалуй, больше и нет
Его особых примет.
Был он самим собой.
А значит, им был – любой.

А сыну – тебе – одно
На память о нём дано:
Он шинель набросил на мать —
И дальше пошёл воевать…

К полудню село опустело.
Подались, куда кто мог.
Болтался в порывах метели
незамкнутый кем-то замок.

Пороша следы заметала.
И только на самом краю
два деда-соседа остались
возле своих развалюх.

Решили: Мы-то пожили,
чего уж беречь себя?
А тут всё же избы, пожитки…
Спровадили баб и ребят.

Смеркалось тревожно и рано.
В стрельбе заходился лес.
И Фёдор сказал Степану:
– Зайди… Вдвоём веселей.

Зашли. Заперлись, А жутко.
Стемнело. Сидят, молчат.
Коптилка. Две самокрутки.
Горло дерёт самосад.

В полупотёмках клубился
махорки и копоти чад…
Вдруг Фёдор оборотился
и выговорил: «Стучат!».

Кряхтя. тяжело поднялся.
– Придётся пойти, отпереть…
С засовами долго возжался.
Скрипнула старая дверь…

Ввалились – в пару, в морозе,
хозяина пропустив,
двое почти что взрослых,
один – мальчишка почти.

– Отцы, мы свои, с разведки.
У нас ни дней, ни ночей.
Нам бы часок обогревки,
да щец бы погорячей…

Ну, тут старики подхватились,
и вмиг разгуделася печь,
и щей в чугунке вскипятили,
и лампу рискнули зажечь.

По кругу пошли буханки —
без ножика, на излом,
трофейной тушонки банки
и спирт из наркомовских норм.

Уютно. Тепло. Мыслишка:
полчасика бы поспать!
Но встал командир-мальчишка:
– Пошли. А то не успеть!

Собрались. Вооружились.
Старик до крыльца проводил.
Сказал им:
– Бывайте живы.
А нам-то как? Уходить?

Сощурясь на снег и ветер
и что-то решив, наконец,
внучок-командир ответил:
– Не уходи, отец!

– Наутро мы их погоним.
Наш наступает день.
А нам воевать способней,
зная, что вы – здесь!

Павловская Слобода.

Приказ получил я устно,
с добавкой – Не обсуждать!
А это и стыдно и трудно:
своё же взрывать и сжигать.

Село, что мне поручили,
от штаба – версты четыре.
А в двух километрах далее
была уже передовая.
Заштатный был сельсоветик —
две сотни дворов, да погост.
Но там был военный объектик
и имевший значение мост.

Притопал туда на рассвете.
Там – школа, а возле – дети.
Не знают, идти на уроки
или смотреть на дорогу.
Учительша в старой шубке,
сторож с одной ногой…

А за лесочком – шумно,
а за лесочком – бой.
Танки и канонада…
Жду я свою команду,
а мне говорят в упор:
– Где ж твоё войско, майор?

Как будто меня пробомбило.
Я отвечаю – Скоро
прибудет… А войска было —
три старика-сапёра,
да триста кило взрывчатки
в санях за смирной лошадкой.
Да и задача у войска
не из разряда геройских…
Ну мост, ну плотину что-ли,
допустим, необходимо.
Но как же вот эту школу
я буду пускать по дыму?
Детишек окинул глазом,
и, ласковость затая, шумнул —
Валите по классам!
Там наши крепко стоят.