Игорь Тарквимада - Пьесы о совести и чести

Прапорщик:

– Больно господи. Дай сил с честью придти к тебе. Прости меня Отче!

Прапорщик превозмогая боль и что бы боевики не слышали его стонов опять начинает петь -кричать

Прапорщик:

– Р-ро-о-о-оссия лю-лю- бима-я-я-я моя, ро-о-о-о-дные березки тополя а-а-а-а, как до-о-о-рога-а-а-а ты для со-о-о-олдата-а-а родная……

Голова прапорщика склоняется на грудь, и он уже тихо говорит

Прапорщик:

– Русская земля!

– Что русский, теперь ты в горах на всегда. Боевики, смеясь и крича «Аллах Акбар», уходят со сцены

Финальная сцена:

Распятый прапорщик, затемнение, свет от прожектора направлен на прапорщика и голос из репродукторов:

– Прапорщик погиб. Он был найден на следующий день, другой группой разведчиков. Ему было присвоено звание Героя России посмертно.

Почтим память Русских солдат с честью исполнивших свой долг, вставанием!

Действующие лица:

Авдей- младший брат (мужчина 40—45 лет).

Серафим —старший брат (мужчина 45—50 лет).

Емельян —староста деревни (мужчина 60—65 лет).

Панкрат- сын Емельяна (мужчина 25—30 лет).

Панкрат в детстве (мальчик 10—12лет).

Декорация: на сцене стоит деревянный стол, стулья, деревянные тарелки, ложки. За столом сидят Авдей, Серафим и Емельян, имитируют процесс еды. Одежда—полотняные рубахи и штаны, на ногах лапти. (дом Емельяна).

Серафим:

– Что брательник кровный, жрешь и не давишься?

Емельян:

– А чего ему давиться, я позвал, я кормлю

Серафим:

– Кого, Иуду кормишь? Он же татарам зад лизал, когда мы здесь, в лесах, с дружиной князя Ярослава траву, да червей жрали, когда подыхали с голодухи, а татарам все ж кровь пускали.

Емельян:

– Брось, Серафим, он тогда молодой еще был. Ты же знаешь, хан Аспарул невесту его, Любаву, забрал, вот Авдей, что б Любаву вернуть и пошел Аспарулу служить.

Серафим:

– Да, служить, да Русских людей губить

Авдей:

– Я ни кого не губил, я на поруках был. Мне хан Аспарул говорил, а я его слова сотникам передавал.

Серафим (язвительный сарказм):

– А что же он тебе такое говорил, как люба ему наша Русская земля?

Авдей (опустив голову и не поднимая глаза):

– Нет, куда отряды посылать

Серафим (вскакивая со стула и хватает Авдея за ворот рубахи):

– Отряды посылать, Руссичей губить. Ты же кат поганый своих губил, баб да детишек басурмане в полон уводили по твоему навету.

Емельян:

– Охолонь, Серафим. Молод он еще был, Любава сердце его заполонила, вот и не вразумел он, где черное, а где белое. Блызила ему Любава, он же ее из полона хотел высвободить.

Серафим:

– Какой полон? Она ж сама Аспарулу глянутся возжелала. А Авдей? Ты же мне сам говорил.

Авдей:

– Да, а что ей было делать. Если бы к Аспарулу добровольно не пошла, мать ее и сестры младшие в полоне сгинули.

Серафим:

– В каком полоне? Мать и ее сестры в лесах прятались, и она это знала. Просто ты для нее не что, с Аспарулом она хотела быть, и ты это понимал, да тешил себя думкой, что твоей будет.

Авдей:

– Да тешил, все надеялся, может, глянусь я ей, может за службу свою отдаст мне ее Аспарул.

Серафим:

– Ну, и как, получил награду?

Емельян:

– Угомонись, Серафим. Дело прошлое. Сейчас Авдей вона как в дерене нашей работает, за все берется, крепится и не ропщет. Простить надо, молод был, глуп.

Серафим:

– Простить? Простить, за то, что секли меня татары голого на морозе. Хотели знать, где дружина княжеская хорониться. А я зубами губы свои грыз, чтоб молчать. А Авдей видел все (тычет в Авдея пальцем), видел, как брательника его единокровного секут, видел, как ошметки кожи моей разлетаются, да еще и подсмеивался с тарами, когда стоны свои я не мог сдержать.