Ольга Минская - Зачем нам эта любовь?

– Мне кажется, я задохнусь.

– Ты просто забыл, как дышать.

– Что ты сказала?

– Я не помню. Я хочу свернуться кошкой у тебя коленях. Чтобы ты изредка гладил меня. Но тебе, наверно, пора. Уже час ночи, и тебя, наверно, потеряли.

Он вел машину по ночному городу, прилагая неимоверные усилия, чтобы не смотреть на нее. Смесь ужаса и восторга – вот что он чувствовал. Потом она прижалась щекой к его плечу, поцеловала его ладонь и вышла из машины. Он говорил, что не может представить себе, что не увидит ее до утра. Она еще раз помахала ему, завела свою машину и тронулась с места. Он минут десять ехал за ней, пока не настало время сворачивать к дому. Он помнил запах моря, вкус вина на ее губах. Ее гладкую кожу, улыбку и взгляд, который она никогда не отводила. Серьезный, тяжелый, совсем не подходящий для ее детского лица. У дома он понял, что уже сто лет не видел ночь. С круглой холодной луной. Ночь, внутри которой была тайна. И счастье. Совершенно забытое.

У нее раскалывалась голова. Такой мигрени не было много лет. Она даже приняла таблетку, несмотря на то что последние двадцать лет лечилась только гомеопатическими средствами. Казалось, сейчас случится инсульт, и что-то разорвется внутри. Даже голову повернуть было страшно. Рядом легла кошка и громко заурчала. Когда через пару часов она пришла в себя, ей захотелось принять душ. Она направила горячую струю прямо в ту точку, где пульсировала боль. Тело привыкло к кипятку. Пар размыл очертания предметов. Все стало неопределенным, серо-белым, вязким. Боль и страх вдруг сделали все неважным. Этот дом в богатом районе, поездки, бриллианты. Где, кстати, Давид? Она вспомнила, как трудно было ей привыкнуть к его бесконечным рабочим часам в те годы, когда они еще любили друг друга. Когда хотелось ужинать вместе с ним, разговаривать по вечерам, слушать, как прошел его день. Планировать отпуск. Рассказывать, о чем она думала. Хотелось смотреть, как он рисует. Как смешно морщит нос. Вдыхать запах красок. Всегда быть рядом.

Он решил построить дом и студию, чтобы можно было работать по выходным. И да, конечно, клинику для нее. Так замечательно было начинать совместные проекты. Но строительство превратилось в денежную воронку. Оно поглощало все деньги, и Давид стал работать гораздо больше и уже не рисовал по выходным. Она делала стаж в психиатрической больнице. Денег мало, нервов много. У нее развилась бесконечная аллергия на нервной почве, даже дошло до экземы. Тогда она приняла решение никогда не работать с по-настоящему тяжелыми пациентами, а принимать только умных, образованных и вербальных. А потом она неожиданно быстро забеременела, через два месяца после того, как перестала принимать таблетки, – они почему-то считали, что это займет год. Они сделали перепланировку – большую и светлую комнату, где раньше должна была быть его студия, превратили в детскую. В другом конце дома – ее клиника, для удобства, чтобы пациенты на сталкивались с Матаном. Ну и небольшую пристройку в саду отвели под студию Давида. Пока Матан был маленький, она успела получить лицензию и начала принимать пациентов дома. Но все равно это было неудобно: Матан мешал, рвался к ней и скандалил, пациенты нервничали, она не могла сосредоточиться. Родился второй сын – Итай. Они расплатились с долгами. Она уже работала в психологической службе в университете, стала супервайзером, ходила на различные курсы повышения квалификации. Воспитывала мальчиков. И могла сократить количество работы, потому что Давид стал успешным и как-то выпал из поля ее зрения. Семьей каждое лето ездили за границу. Ей казалось – все прекрасно. Она снова похудела, снова получала комплименты, дорого одевалась и покупала украшения. Давид зарабатывал все больше и больше. Они разговаривали друг с другом все меньше и меньше. Но она не сразу обратила на это внимание. А через несколько лет во время пасхальной приборки перед первым Седером 9 9 Ритуальная семейная трапеза, которая проводится в начале праздника Песах. у них дома (раньше это было у родителей Давида, но они уже постарели) она нашла его кисти, краски, какие-то наброски и поняла, что он уже давно не рисует. И у них больше нет общих проектов.

Боль отошла. Почему вдруг она вспомнила все это? Кстати, где он? Набрала его номер, и он сказал, что уже в пяти минутах от дома. Как ее голова?

– Лучше, – сказала она.

Когда он вошел в дом, ей показалось – что-то не так. Он старался скрыть радость? Он почти светился.