Виктор Девера - Храм любви. Книга первая. Надежда

Девочка как будто не понимала военного, и он, догадавшись, стал говорить проще:

– В быту многие люди тоже могут быть в постоянной войне с соседями, родителями детей, с управдомами и так далее. Мальчишки открывают огонь по воробьям из рогаток – это тоже война. Люди, не способные воевать, в этой жизни погибают или живут за счет и для тех, которые их защищают. Любая борьба за себя может стать войной, если незаконные и неприемлемые ее формы станут доступным орудием наживы и власти. Ну, вот как-то так, но все гораздо сложнее и порой совсем невозможно объяснить.

– Сложно и больно. Помню, папа говорил мне, что если бы люди не воевали и на танки, такие, как ваш, денег не тратили, то давно бы с небес манна сыпалась и все были бы богатыми. Нищих тоже не было бы, и из-за денег не воевали. Когда я вырасту и вдруг стану царицей, то на радость всем войну порешу, как она – жизнь козлу. Скажите, что нужно сделать, чтобы люди не убивали друг друга и не грешили этим злом?

– Это ты у Бога лучше спроси. Грешат, грешат люди, когда договариваться не могут, потому что нет единого интереса и дела, объединяющего всех, и на этом жизнь греха и стоит. Как от этого греха освободится, никто не знает. Хорошо, что пока есть право замаливать перед Богом свои грехи. Вот сейчас убитого козла в жертву ему отдадим, может, этот грех и простит.

– За одного козла Бог грехи не отпустит. Мне говорила моя вторая мама, что в жертву нужно нести не козлов, а грешные души людей. Без крови тогда можно было бы все делать! Богу кровь не нужна. Он учит людей любить, а не убивать. Козел безгрешен, его даже жалко. Можно же построить такой большой-большой общий храм, где души будут отделять от людей, как мясо от костей, в жертвы приносить, хоронить, а за покаяние другую душу дарить. У меня душа совсем больная и нужна совсем другая.

Военный усмехнулся, думая, что ей сказать, и, почесав затылок, наконец, перекрестившись, произнес:

– Молись – и Бог воздаст каждому жаждущему. Только всем нужно одному Богу молиться и желательно в один храм ходить.

– В любом храме читают заповедь: не убей, только почему люди разных вер и наций, поклоняясь и уча одному – любить, а не убивать, друг друга все равно убивают?

– Да, единого храма добрых людей и нации «не убей» пока нет, но когда-нибудь они все же будут, если люди станут хорошо просить этого у Бога. Пестовать и носить на руках пока приходится только победы, полученные через кипение, кровь и огонь.

– Говорят, что Бог на земле один.

– Бог любви к ближнему, как и любовь, для всех един, но беда в том, что не в каждом храме один и тот же его представитель. Неверных не считают ближними, а потому желают им смерти и не обещают любви. Такова глупость жизни.

– А мы тут с мальчишками уже построили храм, где будут учить воевать добром тех, кто очень хочет воевать.

– Да! – с ухмылкой удивился военный. – Это что же такое? – и проявил полусерьезную заинтересованность.

Из дальнейшего разговора выяснилось, что мост, по ее убеждению, не разрушился лишь только потому, что там, под мостом, на берегу, они построили большой сказочный храм доброго мира и назвали его Храмом любви. Храм для тех, кто на его алтарь готов приносить только добро и любовь, а не кровь и войну. Вот снаряды его и облетают: зло боится любви. Военный эту фантастическую легенду принял с иронией, но она ему чем-то понравилась.

– Хорошо было бы, кабы это было так. Если бы зло боялось и умирало от добра – это было бы прекрасно. Представляешь, все сеют добро, и зло умирает, но где судья, принуждающий грешников за каждое содеянное зло расплачиваться добром и что считать злым грехом? Сеющие грех миряне часто считают себя судьями и, вознося кару свою, считают ее добром. У каждого получается свое добро и правда. Этот эгоистичный мир просит любить других, а построен на любви только к себе. Через беду ближнего соплеменника он порой пытается добиваться любви к себе, и этим творится зло. Воевать добром пока не умеет никто.

Представляешь, прилетел бы снаряд добра, взорвался – и все стали враз счастливы. Все любят друг друга, и рождается от этого много добрых людей власти. Однако добрых снарядов любви нет, и сегодня добро – пока лишь жертва, которая власти дать не может, а очень жаль, что не так.

Люди пока способны взять власть только через страх и наши снаряды – это то зло, которое и дает эту власть. Эгоисты любят свою власть силы и покорности себе. Ею они добиваются даже любви. Построить храм, где люди могли бы воевать или соревноваться добром, чтобы получить власть и делать большее добро – это, конечно, прекрасно, благородно, но пока немыслимо и невозможно даже в кино. Религии и веры для такого храма в мире тоже пока нет. Этой власти религия ее жертвенности не нужна, ей нужна жертвенность ей подданных. Хотя, – продолжал рассуждать он, больше объясняя, наверно, уже не девочке, а сам себе, – мир, так или иначе, стремится к красоте, а красота без доброты и жертвенности тоже не существует. Так или иначе, он должен научиться властвовать через добро, а не через зло. Ну что ж, – уже отвлекаясь от своих мыслей, обратился он к ней, – будем считать, что ты по-своему права, и вы, наверно, сделали хорошее дело, если действительно построили где-то Храм любви. Любовь всегда была высшей формой и красоты, и добра, и самым дорогим, что есть на земле. Поэтому и религия любви, и храмы любви наподобие твоего, может быть, когда-нибудь и будут существовать как часть индустрии создания доброго мира и сотворенья совершенного человека.