Виктор Девера - Храм любви. Книга первая. Надежда

Они уже были в пути, когда их нагнали. Угрожая, их пытались остановить, но отец не подчинялся, стремясь дотянуть до границы. Оставалось совсем немного. Каким-то образом им удалось поджечь убегающую от них машину. Они так и не доехали до России. Отец и приемный братик с матерью погибли, а Надежда прибилась к одинокой русской женщине. Женщина была художницей, хроменькой и глубоко религиозной бродячей монашкой. Надюшка переезжала вместе с ней из села в село, от церкви к церкви. Они продавали картины, рисовали жителей, пели во славу Бога: кому – во славу Христа, кому – во славу Аллаха, этим и жили. Однако и ее некоторое время назад арестовали и били националисты, обвинив в шпионаже. С тех пор девочка чувствовала себя совершенно одинокой, одичавшей, но чаще всего голодной.

Поселившись здесь, у моста, в полузарытой железной цистерне-будке, она спасалась от надвигающихся холодов. Это надежное строение было здесь брошенным с незапамятных времен, видимо, еще строителями, которые в свое время возводили мост.

Мальчишки из поселка хорошо знали ее. Она часто ходила по селу и, как цыганка, пела песни, развлекая бедный народ, просила милостыню. Из русскоязычного народа она осталась здесь теперь одна. Часто общаясь со старой одинокой чеченкой по имени Марьям и ночуя у нее, она порой помогала ей пасти скотину, но большее время проводила в этой цистерне, играя с местной ребятней. Все русские были вытеснены национальным хамством и давно разъехались. Многие из них просто бросали свои дома. Теперь в них жили другие. В поселке без них стало как-то скучно и уныло. Надюшка иногда веселила сельчан, но никто из них ни разу не сжалился и не приютил ее, хотя все знали, что она не чистокровная русская, а метиска.

Даже бывшая школа села, которая тоже была некоторое время ей приютом, стала похожей на старый брошенный сарай. В ней уже давно никто не учился, а парты были растащены на дрова.

Великая вражда под флагом национализма за передел страны ножом прошла по семьям и сердцам людей. Поделить и перекроить землю тяжело, но еще тяжелей поделить совместно нажитых детей в перемешанной национальной державе. Караван этой вражды во имя ложной свободы и демократии, однако, отпустили. Он прошел по братским республикам и тысячи человеческих сердец в слезах и стонах ужаса оставил на своем пути. Нельзя сказать, что это было только в России. Однако так остро, как Россия и Югославия, ни одна страна мира не переживала раздел.

Вот и эта судьба детей здесь, у моста, была следствием шествия по земле этого злополучного каравана демократии с беспределом национальных свобод.

БТР резко развернулся и затормозил у моста, съехал с дороги и укрылся в кустарнике. Группа солдат быстро высадилась и направилась на мост с целью проверки его на наличие мин. В это время снова загрохотали разрывы снарядов. Увидев поднимающийся дымок у деревьев напротив, двое военных осторожно подошли к огню и увидели детей.

– Вы, ребятишки, не боитесь, что под разрывы попадете? – спросил один из них.

– А чего бояться? Кушать-то хочется, – и, подумав, тот, что постарше, добавил: —Да что нам – мы, чай, мужики, Надюшку накормить надо, приболела. Она в вагончике лежит.

– А она кем вам приходится? – опять спросил тот же военный и прошел к двери, чтобы войти в вагончик и посмотреть воочию, о ком идет речь.

В это время дверь открылась, и к солдату подошла очень симпатичная голубоглазая с черными, пышными, скрытыми под платком волосами девочка в розовой замусоленной курточке. Она была аристократически бледна и слегка смугла. Подобных ей русских детей после трехсотлетнего нашествия Мамая и освоения Сибири, когда сибиряки брали в жены местных женщин, было множество. Сейчас она скорее напоминала бродяжку, но лицо ее выражало радость, видимо, от услышанных звуков чистой русской речи. Говорить на местном языке из-за его бедности и косности ей было сложно, не всегда хватало слов, чтобы выразить полностью то, что хотела.

– Хлеба, хлеба, дяденька, дайте, ради Христа! – просила она, крестясь и кланяясь, периодически прижимая ладошки на груди у подбородка, как мусульманка.

Эти религиозные движения напомнили ему как-то раз увиденную семью, где мать и отец были разных национальностей и могли общаться на разных языках. Маленькие же дети, слыша тот и другой язык, говорили на смешанном языке, выбирая слова из того и другого, которые им больше нравились или легче произносились, то же самое происходило с поступками. Тем самым в семье создавали свой своеобразный смешанный язык общения и поведения.