Наталия Рай: Потомок Монте-Кристо

Я отдаю себе отчёт, что даю негодяям вернейший рецепт умножения подобных трагедий. Но столь же верен этот рецепт и порядочным людям, страдающим от одиночества: как женщинам, так и мужчинам. Первым – не льстись на всякую ласку, ибо тебя, возможно, гладят, чтоб заполнить время, оставшееся до начала какого-нибудь мероприятия. Вторым – вот, значит, как понимать вечную загадочность женщин? Это только часть загадки, но очень важная. Ибо не может же греть и гореть долго костёр, пылающий на одном только энтузиазме. Я, возможно, очень субъективна, но, перед престолом Господним клянусь, прилагаю все усилия, чтоб быть честной и справедливой. Я до сих пор так и не понимаю, хороший ли Вовочка человек. Любил ли он меня? Уверена, что пойми я это, я излечилась бы.

Однако, я проиграла и тут. А выложи я содержание данного абзаца Вовочке, что он подумал бы обо мне? Если и друг, то есть человек, считавшийся у меня в ранге друга, услышав сие, безапелляционно обвинил меня в бесовской гордыне.

Но вернёмся к нашему барану. Убедившись, что любим, Вовочка, к примеру, вовсе перестал мне звонить. Даже если ему что-то от меня требовалось, он просто ждал, пребывая в уверенности, что я никуда не денусь, сама позвоню. И, конечно, был прав. Ибо мне физически необходимо было услышать, что вот он: не только есть такой – на Земле, но даже жив и практически здоров. Я понимала, что такое моё поведение почти равнозначно по эффекту ежедневному забрасыванию меня тухлыми яйцами, но я уже ничего не могла с собой сделать и снова и снова подвергалась ежедневной экзекуции.

Особенно меня бесило собственное бессилие – хоть что-нибудь изменить: ни в своём поведении, ни в его, ни в общей расстановке позиций. Больше всего ужасало то, что единственным, кто мог бы сообщить мне сроки этого истязания, был Бог, а связи – двусторонней, телефонной, например, – у меня с Ним, увы, не было.

Если вам кажется, что я всё о себе, да о себе, то вы – ошиблись. Ибо это – именно и только о нём. Нигде так хорошо не виден и не раскрыт до самого дна души мужчина, как в отношении к женщине.

Вовочка был, как это тогда называлось, «подпольщиком». Это теперь у нас кооперация, коммерция и разнокалиберный «бизнес», тогда же каждый был обязан ходить на государственную службу. А если кто хотел распоряжаться собой по собственному усмотрению, то должен был извернуться так, чтоб иметь право на это. В моих глазах это был Вовочке плюс: тоже любит свободу! Предпочитает жить то пусто, то густо, чем кормить сто нахлебников!

У меня свои сдвиги. В частности, привычка к свободе. Говоря иначе, к полной и совершенно автономной независимости. Ненавижу оглядываться на кого бы то ни было – какими бы ни были причины этой зависимости. А такой зависимости – тем более!!! (Подозрение, что и от моральных, христианских норм я стараюсь не зависеть тоже, неверно, потому что эти нормы органично включены в определение моей свободы).

Ох, и паршиво же мне стало! Причём это я ещё забегаю вперёд. Сперва я даже не поняла, что именно произошло. Почему-то вдруг жизнь моя, дотоле хоть местами терпимая, стала мерзопакостной до непереносимости, и только. В принципе, предпосылки для ситуации с таким привкусом были другие и много. Состояние вот только было неожиданным и непонятно странным. Но поскольку эта странность мной была отмечена впервые, то я решила, что это – возрастное. Естественно, я нырнула на любимый диван.

Что за чертовщина – не помогает? Лучший мой спасатель, любимый диван, который прежде мог всё, вдруг оказался бессильным?!! Впору осатанеть. Я вовремя вспомнила, что любимой моей наукой является логика и села подумать: что бы это значило? Не моё определение – я заболела. И в один из прекрасных дней я поймала себя на крамольном желании просто увидеть его. Кстати, глаза у него были хороши: синие-синие и под высокими бровями. Зато его рыжесть и кудрявость (чего я тоже терпеть не могла – вывих ген!) и, как уже сказано, ещё целый арсенал отрицательных для меня показателей, уже, увы, никакой роли не играли и играть не могли. Собственно – глаза: единственный в моих определениях внешний плюс. Но – я люблю открытые глаза. И синие – тоже, хотя бы потому, что мои – тёмные.

Тогда у меня ещё не было ни малейшего подозрения относительно собственного состояния и посему найти достойный повод зазвать Вовочку было плёвым делом. Он и прилетел, как только смог.

Что это за невыносимость – не видеть кого-то, без кого и жизнь не жизнь, и всё – не то, и всё – не так. Вроде бы и ничего особенного, все так же мечутся-бегают, а тебе постоянно чего-то не хватает. Как в недосоленном хлебе. Что за пытка, Господи! Не столько происходящее само по себе страшно, а именно то, что ты над собой в этом происходящем не властна совершенно – ужасно, ибо ничем и никак нельзя себя перенастроить с данной волны и никто не поможет тебе в этом. И с каждым следующим разом, с каждой новой встречей всё идет по нарастающей.