Карл Сергучёв - Богоча. История Красного Шамана

– И как же это далеко, с этого места, – продолжал настаивать я.

– Далеко-то, далеко, – усмехнулся господин Слепцов, – А так, можно начать хотя бы, вон с той стороны реки. Если время есть…

Времени у меня было достаточно.

Вот так я услышал историю о жизни в тайге и о Красном Шамане.

Вот так и возник у меня этот пересказ событий, составленный после из каких-то действенных картин и воспоминаний, и некоторых моих собственных, а может даже и не собственных характерных представлений об этих людях и тайге.

То, что я услышал, заставило меня, потом, внимательнее относиться к людям этого края и запоминать все поподробнее. Все – что было, и с чем я встречался. Я сейчас вспоминаю, или что-то придумываю, но стараюсь пересказывать только то что, по-моему, сможет точнее передать красочность и яркость жизни в Якуцких наслегах.

Это особый мир – жизнь в тайге. А тайга там везде.

И там есть люди.

Одно из первых моих представлений – это вид сильных и умных рук якутского мастерового, которые колдовали над тягучим расплавленным серебристым металлом, разливали его из кузнечного ковша по резным на дереве формам, где с каждой каплей возникали остывающие узоры мира.

Силуэты птиц, животных, деревьев и трав.

А когда эти силуэты, сброшенные рукой кузнеца с формового лотка, рассыпаются по снегу, они оставляют за собою оплавленные следы.

Следы на снегу.

И из этих форм и узоров возникает на сугробе движение.

Хруст, шипение, рыхлый обваливающийся снег и идущий по снегу человек.

И следы на снегу…

Человек продирался к кромке леса, шаг за шагом пробивая снежный целевой наст, ведя под узды серую длинношерстую лошадь. Сбитый с мохнатой лапы снежный ком, рассыпаясь в ледяную крошку, попадал под яркий солнечный луч и таял на игольчатых ветках, обращаясь в капель.

Вот с такой первой набухшей капли всегда пробуждается прозрачная весна, наполненная таянием и разливом вод. А там и лето.

И уже по расцветающему июньскому теплу, путник, пройдя вдоль тихого журчания ручья, выйдя из свежей зелени леса, остановится перед застывшим у озерца жильем.

Молодой парень обошел еще крепкий рубленый дом, прошел вдоль сбитой изгороди и плечом выправил покосившийся столб. После, парень развьючил лошадь и, вынув из седельного кожуха большой плотницкий топор и начал колоть дрова.

Уже в доме, присев к комельку, парень бросил в очаг поленья, несколько лучинок и большой кусок бересты. Ловко взбив кресалом искру на лучины, он развел огонь, взял в руки камень и принялся точить топор. Отблески разгорающегося огня отражались на блестящем лезвии, покрывали теплом молодые, сильные руки, оживляя все вокруг, давая новое неторопливое раскрасневшееся дыхание всему дому.

Бьющиеся, скачущие искры, суетливое пламя на рыжих, рыжих углях.

А в другой юрте, над тлеющими углями закашлялся рыжий старик. Он поперхнулся табачным дымом, как будто проглотил целый дымный хапок тюптяшки.

– Кеся! Кхо-кхо…! Быстро стучи! – закричал старик пронзительным голосом. К нему быстро подбежал мальчишка и деревянной плоской колотушкой стал похлопывать старика по спине. Тот, взахлеб, громко и зычно прокашливаясь, продолжал сидеть перед комельком, как бы окуная свою рыжую голову в горловину очага.

– Ах, ты! – запричитал вдруг старик, – Ты!, откуда взялся!… – и отмахнувшись от мальчишки, он вскочил перед комельком, затопав ногами. Курительная трубка полетела в сторону.

– Ты, кто? Откуда? Ты заглядываешь сюда? Ты, что видишь? Тебя здесь только не хватало!

Лицо его покрылось пунцовыми пятнами, правый белесый глаз стал еще прозрачнее. Его затрясло. Старик выхватил из рук мальчишки колотушку и замахал ею над углями. Потом резко остановившись, пристально вгляделся в мерцающие угольки очага. Над ними плавно вздыбились рыжие языки пламени.

– Кеся! – зашипел старик, обращаясь к изумленному мальчишке, – Мальчик, беги. Беги-ка, мальчик, к восточной окраине. Туда, через пролесок. Там, за дальним полем, у дальнего края озера, в заброшенном доме появился человек. Побеги посмотри-ка, что там за поселенец. И трубку! Подай мне мою трубу, куда она свалилась.

Мальчишка поднял с пола трубку, невнятно буркнув, что то, сунул ее в руку старику и выскочил из дома.

– Гадик, маленький гадик, – прошипел старик. Он, поковырявшись маленькой лопаткой в трубке, сбил прогар в комелек, взял с кисета щепотку табака и, замешав ее сушеной травкой, забил трубку. Протяжно затянувшись, старик прикрыл глаза, и снова закашлял.