Сергей Прокопьев - Три смуты на одну жизнь

Тётя Лена сочиняла стихи. После революции она и тётя Катя преподавали в семилетке. Однажды сочинили маленькую оперетку «Карцер». Тетя Лена написала стихи, а тётя Катя подобрала к ним мелодии из немецких народных песен. Роль директора школы артистично исполнял молодой учитель, публика без смеха не могла смотреть на него. Вдруг напустит ужас на лицо, один глаз в одну сторону дико уставится, другой в другую. Или сведёт их к носу, дескать, сейчас в порошок всех сотру! Невозможно было не хохотать… Оперетка прошла на ура, зрители бешено аплодировали…

Жили мои тетушки Оля, Лена и Катя (никто из них так и не вышел замуж) в своём двухэтажном доме швейцарского стиля. Мы, племянники, любили собираться у них. Это было что-то, когда весь наш отряд (восемнадцать племянников и племянниц насчитывалось у тётушек) собирался вместе. В тёплое время года спали на большом балконе. Тёти, конечно, держали нас в строгости, но всё одно не дома, успевали и пошалить и поиграть вволю. Счастливое время…

Царствие Небесное тётушкам. Все мои школьные знания получены благодаря им. После революции преподавательский состав, мягко говоря, оставлял желать лучшего. Пример тому казус с моим братом Германом, которого звали мы дома Гарри. В одно время в молочанской семилетке появились два молодых учителя, которых занесло в наш захолустный городок из самой Германии. На родине они зарабатывали на хлеб сапожным ремеслом, а в свободное от подмёток и каблуков время поддались революционным настроениям – примкнули к социалистам. Когда власти принялись изводить революционную заразу, сапожники бежали в Россию. Почему-то на новом месте не пошли в сапожную мастерскую шить да латать обувь для молодой советской республики, подались в преподаватели. Их с распростёртыми объятиями взяли. Народное образование посчитало: кому как не носителями передовой европейской революционной закваски просвещать молодое поколение тёмной России в том числе и нашего Гарри.

Из моих шести братьев пять схватывали знания на лету, где бы ни учились – только на «отлично». Но в семье не без Гарри. Гарри был неисправимо ленив на учёбу. Ни мама, ни папа, ни тётушки ничего с ним поделать не могли. Как-то прибегает из школы и прямиком к маме на кухню с победным воплем: «пять», по диктанту – «пять»! Это была первая и последняя пятёрка Гарри в его короткой жизни. Мама взяла тетрадку у ликующего от счастья сына и сходу нашла в диктанте рой грамматических ошибок. Ни две, ни три, а двадцать восемь. Не зря на заре кинематографа, да и потом на протяжении многих десятилетий разгневанные зрители кричали киномеханику «сапожник», когда рвалась плёнка или ещё по какой причине киносеанс прерывался на самом интересном месте. Каким бы ты ни был социалистом, но если сапожник, не лезь в пирожники.

В один год нашу семилетку закрыли. Тётушки организовали в своём доме небольшую школу для племянниц и племянников. В ней я получила больше знаний, чем за три года в семилетке, в которой историю вообще не преподавали. Упомянутого выше Демьяна Бедного мы учили, зато под запрет попали Пушкин, Гоголь и Лермонтов как буржуазно вредные для коммунистического завтра писатели и поэты. Не знаю, может, только Украина отличилась этим. Наркомом просвещения в незалежной был некто Скрипник. Ходили разговоры – вредитель.

Дедушка по отцовской линии Герман Германович Нейфельд был человеком энергичным. Он и два его брата Яков и Генрих получили после смерти отца-крестьянина по завещанию по 30000 рублей. Яков и Генрих остались крестьянами, а дедушка пошёл в заводчики.

В Молочанске он имел пивоваренный, уксусный и лимонадный заводы. Кроме того – большой магазин. Было у него одно поместье в Крыму, а второе на Северном Кавказе.

Деда Германа помню совсем чуть-чуть, мне шёл четвёртый год, когда он умер. Случилось это поздней осенью 1914 года. Мы со старшим братом Генрихом (в семье звали его Гейнцем) болели корью. Под присмотром няни сидели в столовой на широком подоконнике, смотрели на похоронную процессию. Во дворе стояло много-много людей в чёрном, и вот гроб с дедушкой понесли… И ещё одно смутное воспоминание: дедушка сидит за пианино и одним пальцем играет хоралы. Воспоминание нечёткое, но почему-то во мне живёт твёрдая уверенность – играл именно хоралы.

Мама про дедушку много рассказывала. Был добрым по натуре, постоянно помогал бедным, выделял средства для церкви, а также меннонитскому обществу.