Никита Глазунов - Затемнения. Сборник миниатюр и рассказов

«Запах гари и смерти витал в обители его души. Брошено все. Он один внутри себя же самого. Он сам все бросил в топку».

Больше ничего он сделать не мог.

«Пустая оболочка недвижимо лежала на земле. Она ничего не может сделать, потому что ей ничего незачем и никогда не нужно».

Порядок

Ветер сам расставил все по своим местам. Сотворил землю, небо, вечный камень, посадил туда Его и стал вечно гнать листья и ветки в его сторону, зная, что Он никогда не оживет и не проснется, потому что незачем, некому, некогда.

Эти много лет спустя он остался тем, чем и был. Не время меняет человека. Не время и не века делают из него мразь или героя. Люди. Во всем виноваты люди. Это они меняют друг друга. Делают хуже или побуждают других становиться лучше. Всё люди. Только люди.

С самого рождения он был отрезан от мира четырьмя стенами камеры, в которой и провел свою жизнь, даже не осознавая, что жил. А жил ли он?

Можно на протяжении многих лет получать удары судьбы, но все же жить. Можно быть самым несчастным человеком за всю историю Земли и миров, но жить.

Но, он… не жил. У него не было ни счастья, ни горя, ни ненависти, … не было и любви. … А просто лампочка, горевшая в камере. Наверное, даже вольфрам в лампочке не был так одинок, как он.

Он не знал языка, свежести воздуха, шороха дождя…. Всего, что с самого рождения по маленьким частицам и составляет наш мир. Он не знал того, чем мир отличается от небытия.

Не было времени, дня и ночи, времен года – всего, что одновременно ограничивает нас и дает неизмеримую свободу.

Постоянный электрический свет камеры и ее глухая тишина убили в нем человека. Человека способного мыслить, чувствовать…

С тех пор, как он оказался здесь, ничего вокруг не изменилось. Оставались стоять те же обшарпанные стены, каждый сантиметр которых он знал наизусть. В вырезе одной из стен помещалась холодная металлическая дверь, в которой ближе к полу помещалось отверстие для подачи пищи. На двери не было щеколды, и даже ручки. Вся внутренняя поверхность камеры представляла собой шесть грубых, шероховатых, но, в общем, ровных плоскостей, без значительных выступов. Из всех возможных миллионов или мириад предметов была только лампочка.

Ему никогда не было холодно или жарко. Он даже и не подозревал о существовании этих слов, и вообще слов. У него просто был один предмет, и он никак не называл его. Просто была лампочка.

Ему никогда не было ни скучно, ни радостно, ни печально. Он всегда был в постоянном настроении. У него не было настроения. Ведь ничто не могло изменить расположения духа. Ничего не изменялось за все его существование: ему давали еду, он был один, горела лампочка.

Он знал, что после того, как он посидит на мертвом полу, принесут еду. Он посидит еще столько же, и опять принесут еду.

Мысли, сознание самого себя и окружающего мира – ничего этого не было и не могло быть. Он не понимал, зачем он здесь и даже не ждал собственной смерти. Не понимал. Просто не думал ни о чем. Ничего и не было.

Он не знал, что когда-нибудь умрет. Просто умрет. Он не знал, что проходит время, и он стареет. Что когда-нибудь всему придет конец. То, что было год или десять лет назад, было тем же, что было вчера, что есть сегодня, и что будет завтра. Была лишь вероятность его смерти. А больше ничего не изменилось бы. По-прежнему он был бы один, и в камере горела бы лампочка.

Он не помнил ничего. На уровне рефлекса он знал, что его будут кормить, и так же безошибочно мог бы показать на стене определенную ямку или царапину. Больше нечего было помнить. Прошлое и будущее смешались в один и тот же вечно повторяющийся день. День, в котором он жил.

Не было времени, мира. Все кружилось внутри четырех стен и отверстия для еды. Н было ни мыслей, ни чувств. Все, что могло бы побудить его к размышлениям и заставить чувствовать, находилось за пределами его камеры и мировоззрения, которого не было. Не было ни рождения, ни жизни, ни событий, а просто постоянно приближавшаяся смерть, о которой он не знал ничего.

Была камера, четыре стены, дверь с отверстием, он и лампочка.

Мы уже несколько дней не говорили друг другу ни слова.

Ты становилась все тише и тише. Медленно превращалась в свое бледное отражение. Голос не выражал ни эмоций, ни чувств. Ты не устала, тебе не было тяжело или больно. Не было ни истерик, ни страданий. Ты ушла тихо, неотвратимо.

Я вошел в наш дом, и стоявшая там тишина не удивила меня. Все было так же, как и всегда. Легкий дневной свет поглаживал светлые шторы, тихо стекая на пол, где лежала ты. Тоненькая, точеная, аккуратная. Идеальная. На лице не было ни счастья, ни страданий, ни умиротворения. Оно не выражало никаких эмоций. Это лицо было лишь молчаливым свидетельством того, что когда-то это была ты.