Иван Зорин - Зачем жить, если завтра умирать (сборник)

Но из бочки с водой на него смотрело осунувшееся лицо с потухшими глазами.

Оставаться дольше в заброшенной усадьбе стало невыносимо, и Лангоф пошёл в Горловку. Деревня опустела, мужиков мобилизовали, овдовевшие бабы потянулись в город. Грязь, одичание. Посреди безлюдной дороги, привстав, били крыльями гоготавшие гуси. Один, пластая выгнутую шею, смешно побежал, неуклюже переваливаясь на коротких лапках.

– А вот огрею! – поднял палку Лангоф.

Гусь зашипел, отступая.

На улице ни души. Лангоф хотел было постучать в первый же дом, расспросить, рассказать. Но о чём? Он представил, как хозяева будут выдавливать междометья, поглядывая куда-то через его голову, и подумал, что разговора не получится. Тропинка, на которую свернул барон, вела в редкий подлесок. Пахло соснами. Кругом валялись высохшие, раскрывшиеся шишки. Выкурив из дупла, краснозёвые вороны с криками гоняли по кустам кургузого, сонного филина. Под ноги Лангофа легло серо-жёлтое перо. Повертев в руках, он воткнул его в шляпу. На счастье.

Побродив по окрестностям, Лангоф пытался пробудить в себе воспоминания о проведённых годах, но, странным образом, ничего не испытывал. Его сердце билось по-прежнему ровно, а мысли были далеко. Наконец, ноги сами вынесли его к дому Неверова. Хозяин, в рваных шерстяных носках и тёплом байковом халате, принял его на веранде, жестом предложив глубокое кресло. Несмотря на ранний час, он был уже под хмельком. Лангоф, как недавно в Горловке, совершенно не знал, что сказать, ему казалось, вчера уже обо всём переговорили. Он молча вертел шляпу с пером, а Неверов, будто не замечая его смущения, принялся за старую песнь.

– Каждому отпущены свои деньки счастья, – кряхтел он. – У кого детство золотое, у кого юность бесшабашная. А я, видать, создан для старости. Всю жизнь торопился, а теперь словно ярмо сняли, всё стало ясно и просто. Почему? Да потому что зверь умер, и человек остался наедине с душою…

– Вам бы проповеди читать.

Лангофу сделалось тяжело. Неверов обиженно засопел.

– Не сердитесь, дорогой, вы у меня одни остались, – примирительно сказал Лангоф. – Я вам до слёз рад.

Лицо у Неверова просветлело. Лангоф скрестил ноги под шляпой на коленях.

– А старость не связана с возрастом, вот у меня, когда засыпаю, в последнее время крутится одно и то же: «Я смотрю в окно. На улице – революция! А мне всё равно». Эх, Неверов, я устал, я смертельно устал.

Вздохнув, Неверов уставился на него влажными, телячьими глазами.

Когда Лангоф возвращался на фронт, леса уже ржавели, а берёзы побросали листву. Вагон мягко качало. Глотая вёрсты, стучали колёса. На остановках из солдатского вагона доносились похабные частушки, было слышно, как надрывалась гармонь. Попутчиком у Лангофа оказался казачий есаул. После ранения он лежал в госпитале в Москве и теперь сравнивал её со своей станицей.

– Красивая, но дюже большая – жить неудобно.

– Это почему? – вяло поддержал разговор Лангоф, разморённый покачиванием.

Есаул разгладил фуражку с красным околышем.

– У нас все знакомые, выйдешь – здороваются, а в Москве все чужие. И не любят друг друга, толкаются, орут. Одно слово, мужики. Не зря мы их в пятом году пороли.

Лангофу случалось бывать по делам на Дону. Он вспомнил чубатых загорелых станичников, их грубые шутки, задиристые нравы.

– Да уж.

Он отвернулся к окну. Мелькали дорожные столбы. Вёрст двадцать проехали молча. Навстречу уже попадались эшелоны с ранеными. Прогромыхал вагон с пленными немцами.

– Эх, порубал бы всех! – проводив его налившимися кровью глазами, крикнул в сердцах есаул. Он инстинктивно потянулся за шашкой. Лангоф посмотрел с удивлением.

– Они мою сотню из пулеметов посекли, – встретил его взгляд есаул. – В крошево.

– На то и война.

– Война? – Казак зло дёрнул шеей. – Боя не приняли, расстреляли нас на скаку, а как с коней попадали – добивали очередями. – Заскрипев зубами, он наполовину вынул из ножен шашку, тронул пальцем остро блеснувшую сталь. – Ну, ничего, ещё сочтёмся…

Лангоф закурил. Угощая, протянул портсигар. Мельком заметил почерневшие короткие пальцы, мявшие папиросу.

– А знаете, есаул, с годами война изменится. Английские танки уже сейчас давят проволочные заграждения. А в следующих войнах не будет никакой конницы, никаких штыков. Убивать будут из дальнобойных гаубиц или сбрасывая бомбы с аэропланов. Ни крови чужой, ни мук… Война станет вроде забавной игры, про которую интересно пишут газеты.