Виктор Девера - Храм любви. Книга пятая. Исход

Подчиняясь диктату божьего поклонения супротив внутренней природы, счастливыми всех сделать нельзя, и более того: не отвечая большим злом на причиненное зло, поощряем большее зло. Беда еще и в том, что любовь вечной может быть не у всех, и это не грех, а явление тоже божественной природы. Кроме того, когда любовь завладевает рассудком человека, он готов нарушать и божьи заповеди, а богу надо, чтобы рассудок человека принадлежал только ему, хотя любовь тоже бог.

Наши боги всех религий требуют преподношенья страсти, греху как жертвы благу, а значит и любви, ибо без страсти ее не может быть. Если же любовь это бог, то зачем он постоянно просит жертвы бога – любовь в жертву себе, своему писанию, разделяясь так в самом себе?

Умерщвление телесной страсти равносильно убиению счастья. Слепое подчинение слову божьему равносильно рабству и узурпации сознания под драпировкой божьей благодати. Почему человек должен мучиться от природы любовных чар, очищая сердце от страсти, и почему поклонение ей вы готовы приравнивать к еретическим обрядам? Разве религия со страхом за проявленную страсть может существовать вечно? Зачем нужна кара небесная, если зло за зло, глаз за глаз – это грех и в тоже время основа божьей силы? Однако счастье человека всегда связано со свободой потребностей тела и духа, а не их рабством. Если эта свобода не наносит вреда другим людям, и имеет меру благодати, и укрепляет здоровье нации, то она должна признаваться нравственными установками всех. Только поклоняясь свободе потребности, через дарственную благодать произойдет слияние бога с человеком, и этот принцип должен стать основой единой веры и божьей значимости, где бог – образ, дарующий по этой значимости жизнь и счастье, а не кару. Так я думаю, – ответил он, как будто выдавил из себя что-то важное.

– По-вашему, гуляй, греши с кем хочешь в полной свободе, но это тоже разврат? Понятие греха тогда в чем?

– Нет, конечно, право на всякое «хочу» любви должно быть дано богом каждому как спущение заслуженной благодати, не по его взбесившейся душе, а по его божьей значимости. В дальнейшем по мере стяжания бога и развития заслуг право это может изменяться, ибо божье право и есть мера его любви. Ощущение греха должно быть у каждой нации и общины свое, но это свое должно быть согласовано с общим по духовной значимости и мере дозволенности. Духовные ценности не могут быть равными, и только полное их отсутствие может быть грехом.

– Ну тогда я свое «хочу» не как грех, а как божью волю и благость должна иметь?

– Ты думаешь, если ты заслужила свое «хочу», то дай тебе и положи, кого захочешь, на всю жизнь? Надо, чтоб это «хочу» бог дал и тому, кого ты «хочу». Смысл жизни – это постоянная борьба, чтобы это было постоянным и обоюдным «хочу». Только если вечной райской жизни с единственным возлюбленным, как это планирует Бог, не происходит, то и дьявол здесь тоже ни при чем и не поможет.

– Нет, нет и нет. Вы что-то говорите не то, или я вас совсем не понимаю, – она стала креститься, шепча какую-то молитву.

– А чего тут понимать и молитву зря читать? Библия хоть и является напутствием любви, но концепцией для построения счастья и мира любви, как рая на земле не является. Через любовь к богу в постель не ложатся, а только по зову любви к телу и душе возлюбленного. Если эта любовь – всего лишь состояние души, то в каждый промежуток жизни она может изменяться от внутреннего состояния каждого. Счастье, как ни странно, зависит только от этого, и вот тут хоть думай, хоть не думай, хоть молись, хоть не молись, а если не допустить свершения рая в душе, то его не построить и на земле. Нужно внутренним состоянием человека управлять, но как? А Бог пока не знает как. Вот звезды еще влияют, но их трудно поменять, вот потому русский мужик и применял кулак.

Все наши религиозные концессии этим не занимаются, их больше занимает воспитание сознания терпимости. Учат прощать зло и терпеть несправедливость этой жизни, так как на нее влиять не могут. Даже любить заставляют только какой-то соборной любовью тех, кто любит Бога, ибо ближним может стать только тот, кто служит ему и постоянно насилует свою душу или плоть.

Он замолчал, поблагодарив ее за угощение, и пересел на диван. Она уселась рядом. Он из жалости опять подумал: «Обнять ее или…» – и тут задумался над разумностью этой необходимости. Осудив свое стихийное желание, заметил себе, что тут сам уже хочет насиловать себя. Что же в этот момент считать счастьем – суметь запретить или использовать свободу для стихийного желания? Сильная личность всегда умеет отказывать себе и подчиняться рассудку. В чем же больше смысла праведности, спросил он себя и, отогнав это наваждение мыслей, продолжил, как будто самому себе: