Олег Вергуленко - Гадости и Сладости. 13 жутких историй, которые лучше не читать

Наверное, именно на попе находится кнопка, отвечающая за натяжение языковой нитки. Ведь уже после третьего, чаще после второго удара язык обретает свою былую гибкость, а голос – звонкость. Я мог бы начинать визжать и с первого хлестка, но нельзя: он считает, что первый удар слабый и не достоин какого-либо звука. Если закричу или заплачу, он решит, что я обманываю, и тогда получу ещё сильней и больше.

– Плохо… – отвечаю еле слышно и немного присаживаюсь, чтобы перенести вес на правую ногу и заставить её не так сильно дрожать. Кто-то невидимый очень быстро колотит по кнопке на моей стопе. А если он увидит, что я дрожу сильней, чем «положено», решит, что я притворяюсь. За обман ремень прилипает к попе немного сильней и на пару раз больше.

Он молча смотрит на меня – что не так? Обычно он встаёт, берёт ремень, складывает его пополам и несколько раз громко щёлкает, сводя и резко разводя руки. Затем я получаю свою ежедневную порцию «за плохое поведение» и иногда небольшую добавку «за враньё». Но он сидит и просто смотрит на меня. Мне уже очень сильно хочется пи́сать. Обычно это желание возникает уже после порки, когда я стою в углу за то, что слишком громко орал.

– Как-как? Плохо? – подался он немного вперёд, от чего мне хотелось вздрогнуть, где-то внутри я и вздрогнул, но снаружи это не было заметно, иначе он мог бы разозлиться и влепить затрещину «за враньё». Такие дополнительные затрещины обычно сопровождаются словами: «Что ты дёргаешься?! Я тебя ещё пальцем не тронул!»

Да, сегодня я впервые признался, что вёл себя плохо. А разве есть смысл говорить что-то другое, если он знает, что я вру?

– Да-а, – выдыхаю почти беззвучно и чувствую, как слёзы, готовые политься с момента его прихода домой, начинают сочиться из глаз. Нет! Ещё рано! Нельзя раньше, чем начнёт хлестать ремнём, и станет совсем невыносимо больно. Зачем-зачем-зачем? Теперь точно получу «за враньё». Но этот слезопад уже не остановить.

Он занёс руку, и я зажмурился. Но ни пощёчины, ни оплеухи, ни подзатыльника не последовало. Его твёрдая, мозолистая рука осторожно коснулась моего затылка и потянула меня вперёд. Шаг, другой – и я уткнулся лицом в его плечо. Ещё через мгновение он сжал меня в объятиях, и я разрыдался во весь голос, обхватив его за шею. Мама вбежала в комнату и с недоумением уставилась на нас.

– Зачем ты обманываешь? – прошептал он мне на ухо. – Мама сказала, что ты сегодня вёл себя хорошо.

«Хорошо? Сегодня я вёл себя хорошо? А что изменилось? Мама меня пожалела и обманула папу или я действительно вёл себя хорошо? И как это – хорошо?»

Я продолжал плакать дольше обычного, дольше, чем после ежедневной, вполне ожидаемой порки – то ли от затянувшегося ожидания, то ли от неожиданности, то ли по привычке, то ли от непонимания. Мама напоила меня водой, успокоила и позволила посмотреть телевизор.

Я так и не понял, чем этот день отличался от других, но понял, что я абсолютно ничего не понимаю. Взрослые лучше знают, что можно говорить и делать, а что нельзя. Школьные учителя лучше знают, какие предметы мне пригодятся в жизни. Друзья лучше знают, как знакомиться с девушками, на ком мне жениться и с кем разводиться. Жены лучше знают, на что мне тратить деньги. А люди, сидящие в зале, лучше знают, какой должна быть хорошая книжная презентация…

– Так почему вам так важно, чтобы вам верили? – повторили из зала вопрос, который вернул меня в настоящий момент на презентацию моей первой книги.

«Быть может, потому, что я с самого детства сам себе не верю, и мне очень нужен кто-то, кто бы верил в меня, в мои силы, в мою правоту», – промелькнула мысль, и я на одном дыхании выпалил:

– Если вы не верите мне, то и книгу не купите. А мне очень не хочется везти их в Братиславу…

Дежурная улыбка, удивлённые взгляды.

– По крайней мере, честно. Спасибо.

– Эта неловкая пауза говорит о том, что вопросы из зала не готовились заранее, – я с трудом ещё шире растянул улыбку. – Есть ещё вопросы? Тогда я продолжу…

Я отвернулся всего на мгновенье, и он утонул в толпе. Волны туристов и местных, праздно шатающихся по Приморскому бульвару, любезно расступались, маяча его удаляющейся макушкой. А потом сомкнулись и словно смыли моего сына из виду.

Шум толпы врывается в сознание обрывками фраз, доносящихся со всех сторон. «Да бесполезно кричать», – жалуется женщина в мобильник. Субботний вечер и впрямь со всех сторон грохочет десятками голосов уличных музыкантов. «Беги давай!» – командует прохожий девочке лет десяти, и та моментально занимает позицию у большого металлического сердца, обвешенного сотней замков. Может, и мне с бывшей стоило скрепить свои узы, повесив здесь символ нашей любви, тогда бы я не гулял сейчас с детьми сам и не потерял бы сына?