Борис Бужор - ДК

– Привет. – Я закуриваю.

– Я тут это, – смущаясь, говорит он. – Пьесу написал, хотел тебе дать почитать.

– Конечно, на почту высылай, знаешь адрес?

– Оставишь?

– Без проблем.

Откуда-то, видимо, он слышал наш разговор, появляется кудрявый парень в сером свитере, нагло хлопает меня по плечу:

– Говно. Не читай. – И чуть пошатываясь, уходит за веранду ресторана.

– Кто это? – кошусь я в его сторону.

– Серега Швейцер.

– Швейцер, – ухмыляюсь я. – Еврей?

Серега, услышав мой вопрос, возвращается.

– Да, еврей, но в меру.

Ко мне подходит Данила – актер из бывшего моего театра, как обычно, берет все внимание на себя. Год его не видел, а он совсем не изменился – худощав, моложав и груб.

– Ты бы хоть дал свой роман почитать.

– Книга выйдет, конечно, дам.

– О, книга, – повышает голос Данила, щурится.

– И, правда, если несложно, скинь мне. – Левик, заметив, что я докурил, услужливо протягивает мне новую сигарету. – А то все пишут и пишут про твой «Нацбест», только читать успеваешь, каждый день какая-нибудь заметка выходит.

– Платончик. – Данила нарочно коверкает мое имя, чувствую чертов суффикс уменьшительно-ласкательный, мог бы и без него обойтись. – Хорошо пристроился, год в театре поработал и, хоп, роман написал. Да и назвал еще как – «Завлит» – в честь себя. Надо и нам всем с начальством поругаться и роман написать – помреж, монтер, завтруппой. Все на этом, как его…

– «Нацбесте», – дополняет Левик.

– Да, на этом «нацбесте» будем.

После увольнения из театра я сочинил роман «Завлит» про свою театрально-криминальную жизнь – про парня, который днем работал в театре, а ночами воровал металл с поездов. На удивление, он, даже не будучи издан, рукописью попал в самую престижную литературную премию «Национальный бестселлер».

– Не напишете, – говорю я мягко, не желая конфликтов.

– Какой, на хрен, бестселлер? – не выдерживает этот Швейцер. – Кто тебя читал, бестселлер, блин? «Гарри Поттер», «Властелин Колец» – вот бестселлер.

– Что тебе надо? – Я гляжу на неугомонного и явно перепившего «в меру еврея».

– Просто чушь собачья этот твой «бестселлер».

– Может быть, ты и прав, а может быть, нет…

Я не гордый, но нет ничего глупее и унизительнее, чем в споре отстаивать свою значимость. Я отхожу в сторону, чем вызываю лишь большее раздражение.

Появляется Вера Ляпина – наша писательница, уже лет десять преуспевающая на поприще женских романов, любительница театра, не пропускающая ни одной премьеры. Женщина фигуристая и статная – выше меня на голову. Волосы густые, без всякого признака седины, свободно расправленные для мужских взглядов и комплиментов.

– Платон. – Она меня обнимает, целует в щеку. Оценивающий взгляд скользит по мне с ног до головы. – Я думала, ты с женой в Москву перебрался.

Слово «жена» она выделяет жесткими интонациями – будто бы оно в предложении лишнее.

– Я и не собирался. Это Ленка все рвется… Все что-то хочет доказать.

– Пусть для начала у нас докажет.

И что на Верку нашло, когда-то ей Ленкины спектакли нравились. Сама же в свое время «Кармен» нахваливала, мол, для нашей дыры – это прорыв. Статью даже про постановку в московский театральный журнал написала. Да такую, что, прочитав ее, прослезился бы и сам Станиславский.

– Что не отвечал?

Теряюсь от вопроса – подбираю оправдания, чтобы не обидеть. Нет вариантов, поэтому отмалчиваюсь.

– Знаешь? – Она наклоняется ко мне, ее обветренные губы почти касаются моего уха. – Тебе валить отсюда надо, в этом болоте делать нечего, – отстраняется, переходит на деловой тон. – Там для тебя все возможности открыты.

– Спасибо. – Я растерян – и приятно, и понимаю, что на хрен я кому в Москве сдался, да даже дело не в этом… Ленка тоже Москвой грезит. Спектакли она там ставит, конечно, а неделю назад, как с цепи сорвалась, заладила, мол, там все – культура, жизнь, слава, а здесь скукота дремучая и актеры запойные. Отчасти я ее понимаю, все, что можно в нашем городе было достичь, она и так достигла.

– Ты молодой, талантливый, что тебе здесь делать?

Актеры косятся на нас.

Данила разбавляет наше импровизированное уединение.

– Платончик, – с еще большим садизмом коверкает он мое имя, – где свою Елену Иосифовну потерял?

Он чувствует, что нам на него плевать, от этого начинает говорить еще громче. Слов его не разбираем.

– Я подумаю. – От неловкости опускаю глаза, хотя знаю, что тут думать нечего – в своем городе я останусь при любых обстоятельствах.