Андрей Бурдин - Теория всего

– Мне самому доводилось тонуть – говорит Уилл, наливая в два промерзших шота ледяную водку – до поверхности остается всего ничего, а ты не можешь доплыть до нее. И тебя начинает разбирать смех. Под водой смех совсем другой, чем на земле. Он смешнее. Вот она – поверхность, и вот он – ты. С каждой секундой дышать хочется все сильнее, но ты знаешь, что произойдет, если ты вдохнешь этот момент – ты наберешь в легкие воды и пойдешь ко дну. Поэтому ты не дышишь. Вода начинает светиться и ты оказываешься на дне колодца из света. Ты поднимаешь голову вверх и видишь свою жизнь со стороны. Вот ты заходишь в воду. Вот ты первый раз заваливаешь девушку на заднем сиденье старой тачки своего отца, а вот ты уже идешь первый раз в школу. Все это происходит за несколько секунд. Лучше не отвлекаться на картинки, а продолжать плыть. Если ты сделаешь так, то ты выплывешь, а если отвлечешься, то через несколько дней водолазам придется разгонять большую кучу раков, с удовольствием пожирающих твое тело, что бы подцепить оставшееся от тебя железным крюком и вытащить на поверхность.

– Гравитация – говорю я. Под моими ногами из пустоты появляется земля. Я наконец-то чувствую привычную почву под ногами. Тоже самое испытывают вернувшиеся космонавты, находящихся по полгода на орбите. Они заново привыкают ходить. Сначала их возят в инвалидных креслах для того, что бы их позвоночник снова смог привыкнуть к весу сидящего человека. Потом постепенно им помогают делать упражнения, укрепляющие организм и только потом разрешают встать. Здоровые, крепкие парни без единого изъяна, совершенные образцы тел, получить которых в качестве натурщиков мечтает каждая художественная школа, ходят с палками костылями, словно столетние деды. Их учат ходить вдоль стен, опираясь на специальные перила, и только потом они возвращаются к своему нормальному состоянию. Я делаю первый шаг, вытягивая перед собой руку, боясь наткнуться на что–то. Со стороны я выгляжу крайне смешно. Я выгляжу наверное так же, как слепой, от которого только что убежала собака-поводырь. Знаете ли вы, что перед тем как рассесться по своим местам в кабине ракеты космонавты должны выйти из подъезжающего к ракете автобуса и облить заднее правое колесо автобуса своей мочой? Знаете ли вы, что в последний вечер перед стартом ракеты космонавты смотрят Белое солнце пустыни? Прошло пятьдесят лет, а они по–прежнему повторяют все то, что делал Гагарин перед своим полетом. Никто не хочет оказаться на месте тех, кто помочился на другое колесо или посмотрел другой фильм. Если сделать что–то не так, обгоревшие останки экипажа будут собирать в радиусе пятидесяти километров от места старта ракеты. А я по– прежнему иду, вытягивая перед собой руку. И я понимаю, чего мне не хватает.

– Свет – громко говорю я. Пустота вокруг меня заливается светом. Теперь я вижу, где я нахожусь. Я в бесконечной соляной пустыне, плавно растворяющейся в плывущим из-за преломлений света от горячего воздуха горизонтом. И в какую сторону я бы не посмотрел, я вижу одинаковую картину. Я вспоминаю, как нужно ходить. Мои мышцы, так же, как и мышцы космонавтов, учатся выполнять приказы, идущие из моего мозга. Мои шаги становятся тверже и уверенней. Я подпрыгиваю. Мои мышцы снова слушаются меня. В отличие от космонавтов, мне не приходится проходить длительную и мучительную реабилитацию.

– В тот день я просто ехал по шоссе, возвращаясь к своему бару от своей телки – говорит Уилл – сорок минут в одну сторону, сорок минут в другую. Она была залетной, но мы схлестнулось с ней и у нас понеслось. В какое бы время я к ней не приехал, она всегда раздвигала свои ноги. Залетная телка, которая с удовольствием раздвигает ноги в любое время суток – не так уж и плохо. Я возвращался от нее утром, часов в восемь. Встал, оделся и пошел к машине. Она никогда не спрашивала, когда я появлюсь в следующий раз. Ты встаешь, одеваешься, уезжаешь на месяц, другой, возвращаешься а она не задает тебе вопросов – заиметь такую телку не так уж и плохо. Я ехал на скорости шестьдесят миль и перевалив за вершину холма, увидел два врезавшихся автомобиля, которые уже начинали гореть. Я вжал педаль акселератора в пол и оказался возле них через двадцать пять секунд. Красный мустанг шестьдесят шестого года и черный камаро шестьдесят восьмого. Они уже горели и из их баков лился бензин, разжигая огонь еще сильнее. В камаро ехали двое. Им было чуть больше тридцати. Высокий мужчина и женщина–блондинка. Их головы были проломлены ударом о консоль, потому что они наплевали на ремни. Внутри горящего красного мустанга кто–то еще был живой. Я видел, сквозь языки огня, как внутри машины кто–то мечется, пытаясь выбраться из машины. Дверь мустанга заклинила из-за того, что его кузов искорежился от встречного удара летящего камаро. Эту дверь пыталась открыть сидевшая внутри молодая телка. Я ударил своим тяжелым кованным сапогом по стеклу двери и выбил его, схватил девчонку за волосы и выволок ее наружу. Едва я успел ее вытащить из машины и оттащить от ее машины, как огонь добрался до бензобака и мустанг рванул. Девчонка потеряла сознание. Я забросил ее в свой пикап и покатил к городу. Я доехал до больницы и отдал ее врачам. Они записали мой адрес. Через неделю в мою дверь постучали. На пороге оказалась та самая телка. В ее руке был бумажный пакет. Ей его дал ее отец. Она оказалась дочкой нефтяного магната. Она отдала мне пакет и в нем оказалось пятьдесят штук. Она спросила, как она еще может отблагодарить меня. Я сказал просто – отсосать. Эти тинейждеры. Ты смотришь на них как на детей, пока не понимаешь, что имеешь дело с молодыми акулами. В свои шестнадцать она сосала лучше всех вегасовских шлюх вместе взятых. Она отсосала мне так, что я до сих пор помню ее язык. В тот день я набил себе языки пламени на руку и на член. Так я поставил себе якорь на лучший блоуджоб за свою жизнь. Если хотите, я могу показать вам свой татуированный член. Это я так, к слову, вы не подумайте, что я эксгибиционист.