Дмитрий Помоз - Косатки

Показав нас новому невропатологу, пересдав половину тестов и анализов, нам все-таки назначили лечение другими препаратами. Среди них было и то самое – непризнанное теми, кто не признает ничего, кроме своих нужд и своей слепой правды.

Через две недели заветная упаковка лекарств приехала. Курс начался. А дальше моя доченька стала расцветать, словно куст розы наконец-то дождавшийся весны.

Не проходило и дня, чтобы я не благодарила судьбу и каждого, кто вел нас к этому просвету, который я сама уже отчаялась разглядеть. Мне ведь и правда, никогда не вернуть всем этим людям их любви, их времени, их денег. И это говорит о том, что у счастья нет цены. Оно выше всего.

Лечение не избавило нас от приступов, но по сравнению с тем ужасом, который охаживал нас последние годы – можно было жить. Нужно было жить.

Эстафетная палочка была перехвачена, и я уже почти не вспоминала, что еще в середине прошлого года всерьез допускала мысль получения пособия по инвалидности для моего солнышка. «Моя дочь не будет инвалидом. Она навсегда останется „особенной“, но только для меня одной! И не из-за этой проклятой эпилепсии!» – с такими мыслями я ложилась ко сну каждое новое утро.

День за днем, месяц за месяцем мы выгоняли из себя всякую жалость, всякое сомнение в ином исходе. У Дашеньки улучшилась успеваемость, ведь она могла почти нормально ходить в школу, стали проявляться другие мечты, кроме выздоровления. Мы успокоились. Почти..

Около года назад горизонт снова исчез. Несмотря на всеобщую помощь, денег по-прежнему едва хватало. А тут еще курс валют стрельнул так, что приравнял рубль в цене примерно к отметке отношения нашего государства к больным и неимущим, то есть к нулю. Цены на ПЭПы возросли на несколько порядков, отчаянье снова попыталось перерезать мне горло! Как объяснить двенадцатилетнему ребенку, что жизнь полосатая, и мы рискуем вернуться к своим кошмарам, и пойти даже не поперек, а вдоль черной полосы? Той, на которой однажды уже чуть не разбились.. НИ ЗА ЧТО! Слишком много пройдено!

И снова с моими ангелами-хранителями (Сергеем и Еленой) мы стали искать выход. Тогда нам на выручку еще раз пришел Андрей. Благодаря нему мы узнали о методе лечения, который может сотворить чудо. Его суть заключается в поиске и удалении участка мозга, ответственного за проявление припадков. Срезать каких-нибудь два-три грамма серого вещества, на которых прижился очаг болезни, и вернуть себе человеческую жизнь.

Прилетев прямиком в лоб, вариант показался мне страшным. Надежда и страх – два сожителя, две стороны одной заветной медали. Они опять стали спорить, кто сильнее. Слово «гарантия» никто не произносил даже шепотом. Сколько было консилиумов, сколько новых бессонных ночей. Решать мне, а жить дочери. А вдруг от этой трепанации только хуже станет? А вдруг я зря паникую?

В одну из подобных, угнетающих мыслями ночей нам с Дашенькой одновременно приснился Коленька. Он не был машинистом того сумасшедшего тепловоза, а просто сидел у Дашиной кроватки и держал её за руку. И улыбался. Тогда я поняла – нужно решаться. Коленька с нами.

Елена с Сергеем снова начали собирать деньги по социальным сетям, и я точно уверена, хоть они и отрицают – перечислили на те счета все, что могли себе позволить из своих кровных.

С грехом пополам сумму близкую к нужной собрали. Собирали долго и кропотливо, всеми правдами и неправдами. За тот период я потеряла шесть килограммов нервов, хотя и без того давно превратилась в настоящую клюшку. Диета, которую никому не пожелаешь.

Дашеньку положили в стационар на дополнительные процедуры, а через полторы недели сделали трепанацию, чтобы напрямую провести ЭЭГ. Электроды крепили прямо на мозг. Так нужно, чтобы максимально точно установить, какой именно отдел или участок мозга стимулирует эпилепсию.

Не знаю, сколько лет жизни отнял у меня тот день. Считать будем потом..

Никогда не любила громких фраз, но жизнь тихонечко заточила: лучше покороче, да посчастливее, чем.. Так..

Что-то я отвлеклась. Осталось чуть-чуть..

В результате данных ЭЭГ выявили проблемный участок и предположили примерный анализ риска – не больше пятнадцати процентов. Оставалось только дать согласие на удаление необходимого количества тканей мозга.

Пятнадцать процентов – это жирность средней сметаны в магазине. Пятнадцать процентов – это в миллион раз опасней, чем полет в самолете. Для меня все это звучало и звучит до сих пор, как сюжет какого-то абсурдного фильма про зомби. Только никаких зомби не было. Лишь моя дочь и ее судьба. И счастливого конца, на который нам нужно просто купить билет – никто не обещал.