Хаким Булибеков - КИПЧАК В АНТАРКТИДЕ

Сейчас понимаю тотальную занятость этого человека и мелочность моих амбиций, но тогда мне пришлось сделать усилие, чтобы не отреагировать с юношеской безапелляционностью и ехидством на такое невежество.

– Во ты, парень, и влип! – засмеялся Аскаров, когда за деканом закрылась дверь.

Но я не влип, а три дня спустя врезался по полной программе в асфальт до крови, до легкого сотрясения недозрелого мозга. Это был первый урок, который преподнесла мне Антарктида, и то усвоил его благодаря разъяснениям Нины Яковлевны. Но все по порядку. А было так.

11 мая того же года около 8 часов вечера по местному времени раздался звонок из Белокаменной, сообщивший о моем прохождении в список участников антарктической экспедиции.

Что бы вы сделали, уважаемый читатель, если бы вам в неполные 23 года предложили такое путешествие? Когда у вас, госраспределенного в казахстанскую Тмутаракань выпускника, вдруг засияли надежды на совершенно другую жизнь и будущее? Наверное, благоразумно поехали бы домой посоветоваться с родителями, если у вас с ними уже появился общий язык? Обсудили бы с любимой девушкой, а то и женой, если она ею стала? Или со старшими братьями и сестрами, если они у вас есть?

А я решил объявить об этом всему свету, а для начала – друзьям. В основном, это были мои бывшие одноклассники по знаменитой в столице 56-й школе. Кстати, об этом учебном заведении, ее вольнодумствовавших учителях и необычных учениках не то что главу – роман надо бы написать. Например, выпускники этой школы стопроцентно поступали в лучшие вузы страны. Но речь сейчас не об этом.

Когда я добрался до дома Гинатуллиных (там обычно проходили наши встречи), было уже темно. Все, кого смог обзвонить, что составляло тоже проблему (учитывая низкую телефонизацию и нулевую компьютеризацию страны), были на месте. Мурик Ахметов приехал на велосипеде, и все трое «мушкетеров»: Вовка Зиновьев, Бося Чурин, ну и он сам, держали под единственным светившим на улице фонарем велосипед.

На его седле сидела, балансируя всеми своими девичьими прелестями, «королева Виктория» – Вика, тогда еще Гинатуллина. Они обучали ее верховой езде на «лисапеде». Удивительно: в двадцать два года девушка впервые овладевала этим видом транспорта.

Конечно, я тут же решил вмешаться в процесс обучения и, завладев муриковской собственностью, вскочил на нее. Неожиданно мне вдруг захотелось, сделав круг почета, эффектно тормознуть перед друзьями и объявить свою новость…

Отмечу, что опять вмешалась любовь. Если бы не Викуля (в которую были тайно влюблены не только я, но и Арамис-Мурик, и Портос-Бося, только пассией ее был Атос-Зиновьев), то я бы и не выпендривался с эффектными подъездами, а с ходу бы сообщил новость, распиравшую меня «выше крыши».

Дороги нашей молодости были ухабисты и в рытвинах. Это и в самом прямом смысле. Особенно после зимы и не в центре города. Иностранцы подшучивали над нами: «У вас асфальт кладут не для езды, а для указания направления движения…».

На полной скорости велосипед влетел в темноте в яму, и всё, что произошло до моего окончательного пробуждения на больничной койке, вспоминаю отдельными эпизодами, а всю последовательность событий воспроизвожу со слов очевидцев.

Когда я вошел в световой конус фонаря весь в крови, но бодрый, волоча за собой велосипед с крутой «восьмёркой» переднего колеса, и радостно объявил:

– Други! Я еду в Антарктиду! – Бося откровенно заплакал.

Вика бросилась в дом вызывать неотложку, а я упорно пытался объяснить этим балбесам, что со мной все в порядке, и экспедиция – это не бред контуженного. Но чем аргументированнее и громче был я в своих доводах, тем грустнее становились мои бывшие одноклассники. Больше всего их удивило и насторожило, что упорно помнил все телефоны всех девчонок из своей окровавленной записной книжки и долдонил их имена, адреса, цифры номеров, пока не приехала «скорая». И даже там, в её салоне, продолжался этот монолог, чем-то смахивавший на сцену из, как сейчас говорят, сериала «Щит и меч», где Любшин, игравший крутого советского разведчика, по памяти сливал всю информацию об эсэсовцах.

Когда очнулся в палате, то долго не мог сообразить, где я, и совершенно не мог вспомнить, как сюда попал. Но больше всего меня пугало и даже унижало то, что не помнил никаких дат. Ни дня, ни месяца, ни года, в котором в настоящий момент пребываю. Точно помнил, что разговор с Коломийцем был 8-го мая (тема Парада). На празднике пили пиво с Генкой Мурашовым и за жизнь долго спорили, и за что отцы воевали. Потом радостно всплыло, что был звонок Дмитрия Васильевича, и меня зачислили! Но что потом – не помню.