Мария Донченко - Отречение

– Смотри, смотри… – прошептал вдруг его товарищ.

Сверху было хорошо видно, как колонна ОМОНа пришла в движение и стала наседать на демонстрантов, тесня первые ряды.

«Эх, запустить бы в них чем-нибудь, хоть камнем», – подумал Артём, но камня под рукой не было, да и велика была опасность с такой высоты задеть своих, это мальчик понимал, хотя его попытки выцепить взглядом в толпе родных не увенчались успехом.

Он с отчаянием наблюдал, как серая масса ОМОНа всё больше теснит с площади пёстро-красную массу митингующих.

В ход пошли дубинки и водомёты, и толпа стала рассеиваться по близлежащим переулкам.

Андрей по-прежнему не выпускал Юлину руку, хотя и Николая, и Матрёну они давно потеряли из виду.

– Человека убили! – раздался истошный женский крик.

На площади в луже крови остался лежать старик, полчаса назад рассказывавший в пустоту об Исаве и Иакове.

Но что это? С криком «Ура!» люди, прижатые к трибуне, подготовленной к празднованию пятисотлетию Арбата, перешли в наступление на серых.

Вырывая с мясом элементы конструкции, обозлённые люди дрались отчаянно – когда-то настаёт предел, и он настал. Их били два года, и вот впервые они дали отпор противнику, и противник впервые попятился назад. И побежал.

Юозас, несколько часов назад вышедший через люк на поверхность, оказался в первых рядах той группы, которая дала бой ельцинскому ОМОНу. В камуфляже и каске, грязный и обросший, он прорубал себе дорогу невесть где добытым куском арматуры, и следующие бойцы уже строились за его спиной… Справа от Юозаса рубился Николай, такой же сильный, отчаянный и трезвый. И русское солнце светило им с высоты, прорвавшись сквозь рой серо-снежных облаков.

– Ура!!! Наши!!! – кричал на крыше Артём, колотя кулаками по коленям и уже совершенно не боясь быть обнаруженным работниками ЖЭКа. И уже разноцветная, с алыми вкраплениями флагов и транспарантов, масса теснила серую, бежавшую прочь, бросая на поле боя дубинки и щиты…

Воодушевлённые первым успехом, многие гуляли допоздна, а кое-кто едва не проспал воскресный сбор на Октябрьской площади – ведь акция третьего октября была заявлена, как положено по законодательству, за две недели, ещё до приснопамятного указа 1400, и протестное шествие планировалось задолго до событий, ещё с лета…

Но даже те, кто, пожалуй, колебался, стоит ли принимать участие в очередной массовой демонстрации, вышли в тот день на Октябрьскую, куда выплеснулся гнев ограбленных и обездоленных…

И когда прозвучали первые призывы идти к Дому Советов, на прорыв блокады – после вчерашней-то победы – стоило ли сомневаться, что сила и энергия собравшихся устремится именно туда?

И толпа хлынула на Крымский мост, и молоденькие милиционеры из жидкого оцепления бросились назад, к «Парку культуры», и женщины-демонстрантки закрыли лица руками – им показалось, что кто-то из мальчишек в серой форме уже падает в осеннюю воду – но нет, слава богу, показалось.

Милиция более не препятствовала движению колонны – но в нескольких десятках метров от её начала ещё об этом не знали.

Они шли все вместе – Юлька, её отец, Андрей, Сергей, Матрёна Петровна…

Именно в колонне Юля и Андрей познакомились с крепким шепелявым парнем, сжимавшим в кулаке кусок арматуры и утверждавшим, что он из Дома Советов.

– Ты пыла вчера? – спрашивал он и довольно кивал, получив утвердительный ответ. – Я тоше пыл. Сефотня тоше. Мало. Ух, темократическая сфолочь!

На этом месте стоило бы улыбнуться рассказывавшему о вчерашних подвигах, но он не улыбался, а только рвался в новый бой и даже будто немножко сожалел, что кордоны на Крымском мосту удалось так легко прорвать.

А позади уже пели – шедшие от Крымского моста к Пресне уже праздновали победу.

И настроение праздника ещё долго не покидало собравшихся, заполонивших освобождённую площадь у Дома Советов.

Шёл импровизированный митинг, строились колонны для штурма мэрии и особенно ненавистного телецентра Останкино – а большая часть демонстрантов продолжала гулять и петь.

Зайцевы решили остаться с основной массой, у Дома Советов.

Вечер исподтишка наползал на Москву.

Костры горели в темноте вдоль Дружинниковской улицы. У костров сидели люди с усталыми или возбуждёнными лицами – везде по-разному.

Но возле костров шли дискуссии, а где-то и пели песни.

Юозас вышел из метро, и никто ему не препятствовал – словно власть в городе действительно не принадлежала никому.