Роза Хуснутдинова - Штопальщик времени

Я сказала, что меня вызвали на киностудию, моим сценарием заинтересовался местный режиссёр, говорят, талантливый.

– Если ЦК не понравится твой сценарий – не поставят, не надейся, – уверенно сказала Гультэч.

Я похвасталась, что купила хорошие книги. Зашла в какой-то магазин, совершенно пустой, и вдруг увидела на полке Акутагаву, Лорку, Андрея Платонова… Конечно, купила.

– Я тоже подписалась на редкие книги, – сказала Гультэч, – вопрос только в том, буду ли я их читать…

– Почему? – удивилась я.

– Ну! – улыбнулась она. – Просто здесь совсем другая жизнь, чем в Москве. Вот скажи, как думаешь, Лиля Брик любила Маяковского или нет?

Я пожала плечами.

– В первый год учёбы в Москве мы всё время спорили с узбечкой, любила ли Лиля Брик Владимира Маяковского или только уважала, за талант? Как пойдём с ней в душ, сначала поём песни, я – туркменскую, она – узбекскую, под шум воды так хочется петь, дом вспоминаешь… А потом спорили с ней. Зухра кричит: «Не любила она Маяковского, не любила!» А я кричу: «Откуда ты знаешь? Может, всё-таки любила?!» И так рассоримся, два дня потом не разговариваем! Так же спорили с ней насчёт Айседоры Дункан и Есенина, нас почему-то это очень занимало! Ну, конечно, не только это… Представляешь, я плакала, когда услышала, что Велимир Хлебников перед смертью сказал: «Степь меня похоронит!» Так сказать мог только поэт, гений! Я так жалела, что не застала в живых Андрея Платонова, оказывается, он жил как раз во дворе Литинститута. Когда я прочла его повесть «Джан», чуть с ума не сошла! Как русский человек мог так понять душу чужого народа? Так описать пустыню?!

Из дома вышла Сона, принесла большие пиалы с горячей шурпой, густо посыпанной зеленью, поставила перед нами, снова ушла в дом.

Я сказала, что хочу съездить в Куня-Ургенч, посмотреть на мавзолей Султана Санджара. Потом – в Нису, посмотреть памятники. Вообще, хочу пожить в настоящей пустыне. «Может, миражи увижу?» – пошутила я.

– Хочешь увидеть миражи? – спросила Гультэч и улыбнулась какой-то непонятной улыбкой. – Миражи и здесь есть. Смотри вон туда, – показала она рукой на холм, возвышающийся вдали. – Только подождём, когда солнце закатится.

Гультэч устремила напряжённый взгляд в ту сторону, где небо было розовым от заката. По пескам заструились волны розового света. Шар солнца опустился за дальний холм, сразу наступили сумерки.

Гультэч взялась пальцами за оправленные серебром коралловые бусы на шее и сказала шёпотом несколько слов по-туркменски, я разобрала лишь слово «килегез» – приходите!

И вот из-за далёкого холма показалась человеческая фигурка, направилась к нам. Она становилась всё ближе, человек был одет в джинсы и зелёный свитер, у него были синие глаза и замечательная улыбка на всё лицо.

– Лёня Черевичник! – ахнула я.

Лёня Черевичник приближался к нам, и вот уже почти вошёл во двор, но тут будто наткнулся на невидимую преграду. Шагнул в сторону и скрылся за углом дома Соны.

– Да, это Лёня, – улыбнулась Гультэч. – Я часто его вспоминаю. Какой прекрасный человек! Как он меня всегда защищал! Если я плакала, что у меня не выходит рифма, он мне говорил: «Да забудь ты про рифму! Пиши белым стихом!» Говорят, он в Ригу уехал?.. А это кто, узнаёшь?

Из-за холма показалась вторая фигура, очень высокая, нескладная, чуть неуклюжая в движениях.

– Он даже в пустыне старается быть вежливым, пропустить кого-то впереди себя! – засмеялась Гультэч. – Матс Траат, наш знаменитый эстонец.

Человек приблизился, и стали видны его стриженая голова, синие глаза, размашистые движения. Одет Матс был в чёрный костюм и белую рубашку.

– Помнишь, как после занятий вечером он всегда спешил в театр? – сказала Гультэч. – Все в общежитие, повеселиться, походить в гости друг к другу, выпить, а Матс – в театр! И уже тогда написал роман. Он теперь в Таллине, кажется… Не знаю, попаду ли я когда-нибудь в Таллин…

Матс приветственно помахал нам рукой, и тоже, будто натолкнувшись на невидимую преграду, остановился, свернул в сторону, скрылся за углом дома Соны.

В сгущающихся сумерках показалась ещё одна фигурка, стремительно понеслась к нам. Стали различимы молодецкие движения, подпрыгивающая походка, энергичная жестикуляция рук, раскосые синие глаза.

– Самыков! – засмеялась Гультэч. – Вася Самыков, не приближайся! Отправляйся к себе на Алтай! Займись историей алтайских тюрков. В пустыне тебе не место!

Самыков укоризненно взглянул на неё, рванулся вперёд, но невидимая преграда остановила и его. Грустно покачав головой, он исчез за домом Соны.