Сергей Бибиков - Рукопись Арно Казьяна

Как я уже говорил, у старика был сын, без малого ровесник мачехи. Как-то вздумал он, будучи «под мухой» поухаживать за ней и – вылетел из комнатки, как «встрепанный». С тех пор «Апаюшка» – так ее стали позже звать во дворе в знак уважения к ее добропорядочности и пристрастия к детям – поставила перед мужем условие: если еще хоть раз его сын осмелится перешагнуть порог квартиры, покинут его уже оба: сын и отец. В планы старика такой оборот дела не входил, потому что и женился-то он в расчете на то, что, когда придет время, будет кому за ним присмотреть. На сына рассчитывать он не мог – тот был законченным алкоголиком и негодяем, того и гляди – прирежет.

У старика были кое-какие сбережения – он долгое время работал официантом. Поэтому жили они безбедно. Апаюшка не работала: хозяйничала и холила «мужчин». А старик трудился по мужской части: чинил обувь, поправлял то дверь, то штакетник крохотного палисадника, то мастерил пасынку голубятню.

Камиль, так звали Апаюшкиного сына, с первых дней зарождения в нашем дворе голубятничьей лихорадки, отдал себя ей всего, без остатка. Увлекательное и, на мой взгляд, исключительно интересное занятие поглотило настолько первозачинателя, что его вскоре исключили из школы, то ли после третьего, то ли после четвертого класса за абсолютную неуспеваемость.

В двадцатые годы за этим дело не стояло: не хочешь или не можешь учиться – иди работать. Тогда еще не было насильственного обязательного обучения; и как это оказывалось практично и человечно со всех сторон. Я не берусь утверждать, было ли обязательное образование узаконено, но что его не существовало практически – это именно так. Не хочешь учиться в школе – иди осваивать рабочую профессию: и школа избавится от балласта, и рабочего класса прибудет. И я не помню случая, когда кто-либо из отстающих учеников, покинувших опостылевшую школу и став рабочим, пожалел бы об этом.

Покончив со школой, Камиль с утра и до вечера носился по двору с запрокинутой головой: глядел, глядел, и наглядеться не мог на летных голубей своих, поднимающихся так высоко, что только он один и мог распознать их по крохотным точкам на голубом полотне неба, только он мог разглядеть «чужака», прибившегося к его стае, или, напротив, своего, отбившегося к «чужакам». Оказалось, что его отчим неплохо разбирался в голубятном деле. Он и посвящал пасынка в святая святых этого, по-сути, не такого уж и простого дела.

Апаюшка, как и большинство матерей, отправляя сына в первый класс, мечтала про себя, что он станет ученым человеком. Поэтому, когда Камиля отчислили из школы, ей показалось, что небо обрушилось на нее. Но старый муж, с которым, кстати, ей жилось неплохо, и которого уважала за жизненный опыт и знание людей, сумел ее убедить в том, что произошло то, что должно было произойти, чтобы ее сын не стал ученой бездарью, а стал одаренным рабочим. В этом отчим ни минуты не сомневался, потому что у Камиля и «руки были поставлены правильно» и сметка будущего рабочего была налицо.

Со временем его «охота» разрослась до нескольких десятков голубей, но каких голубей! Тут были и летные, и турманы, и чубарые, и мохноногие. Тут были белые и черные – «галочки», тут были: красные белохвостые и черные белохвостые, красные и черные «плекие», и даже дикий голубь – «псаль», прибившийся к стае и облюбовавший летную голубку. Бывалые голубятники советовали уничтожить его, чтобы не увел ее к «псалям», но Камиль решил рискнуть и спаровать с голубкой. И спаровал…

Бывало, отправляет в лет Камиль свою стаю, а «псаль» мечется по крыше, воркует во всю свою раздувающуюся грудь, словно уговаривает подругу оставить бесполезное занятие.

Но познавшим прелесть полета не до сидения на крыше, когда поднимается стая. И стал сдавать позиции дикарь, стал «окультуриваться». В начале то и дело оставляя летунов и возвращаясь на крышу. Потом стал летать крыло в крыло с голубкой.

Дивились голубятники, предлагали выгодный обмен, но Камиль держал голубей не ради выгоды и меняться не стал.

По примеру Камиля, еще три подростка Горлановского двора приобрели голубей. И, само собою, оставили школу.

Четверо голубятников в одном дворе – это много. Тут одно из двух: или абсолютная честность по отношению друг к другу, или вражда. С месяц голубятники жили душа в душу, затем дружба уступила место вражде. Завистники стали переманивать голубей в свои голубятни и требовать выкуп – есть такой закон у голубятников. По принципу: «дружба дружбой, а табачок врозь» голубиное дело стало на капиталистический путь вражды и конкуренции, вражды и потасовок.